Теперь то уж и не узнаешь.
А как там Андрюша? Успел ли он отступить? Отступил ли вообще хоть кто-нибудь? Или он тоже валяется связанный, и ждет своей участи, как и я? Или, что более вероятно, он уже мертв, как и штабс-капитан Абашидзе…
Дурацкая, все-таки, была затея…
Скрипнула дверь, ударилась о косяк. Я услышал тяжелые шаги, а потом меня подхватили под руки и отнюдь не нежно поставили на ноги. Колено тут же прострелило болью, да с такой силой, что я едва не потерял сознание.
Меня куда-то потащили. Только снаружи я понял, какой затхлый воздух был в моей тюрьме. Вдобавок, там еще чем-то воняло, и я подозревал, что мной.
Холодный воздух и легкий ветерок слегка улучшили мое самочувствие, а потом меня снова запихнули в какое-то замкнутое помещение и усадили на стул.
Даже с завязанными глазами я видел, что тут есть электрическая лампочка. Я видел ток, бегущий в проводе внутри стены. Я чувствовал генератор, установленный метрах в двадцати отсюда, и принялся выкачивать из него энергию.
Медленно, осторожно, как можно более незаметно. Стараясь, чтобы лампочка под потолком не потускнела настолько, что это могло бы привлечь чье-то внимание.
— Снимите повязку, — сказал кто-то по-немецки.
Повязку содрали.
Я немного поморгал, чтобы сфокусировать зрение, рассмотрел что-то вроде стандартных внутренностей офицерского блиндажа. За заваленным бумагами столом передо мной сидел пехотный капитан. В углу притулился кто-то в форме особиста. И двое моих провожатых тоже никуда не делись.
Но спецов из аненербе тут не было, а значит, у меня есть шансы прожить минут на пять дольше, чем я предполагал.
— Как вы себя чувствуете, поручик? — спросил капитан по-русски.
— Я говорю по-немецки, — сказал я по-немецки. А еще по-английски, по-французски, и немного по-испански. Также могу сносно объясниться на итальянском, если речь пойдет о чем-то не более сложном, чем о погоде или ценах в местной лавке.
Издержки классического образования.
Еще я знаю латынь, но она в наше время вообще никому не нужна.
Капитан кивнул.
— Но все же, я предпочел бы говорить на вашем языке, — сказал он. — Мне нужно практиковаться в русском.
— Извольте, — сказал я. Зачем ему практиковаться? Мы на их территории воюем, а не на нашей, с местным населением он и так общий язык имеет. Или капитан большой оптимист и верит, что войскам кайзера удастся нас опрокинуть? Но произношение у него было неплохое, мне не составляло никакого труда понять, что он говорит, несмотря даже на сильный акцент. — Чувствую себя примерно так же, как и выгляжу. То есть, вполне нормально, учитывая сопутствующие обстоятельства.
— Это война.
— Так я и не жалуюсь, — мне хотелось узнать, чем закончился бой, но спрашивать я не стал. Тем более, что время светской беседы подошло к концу, и капитан перешел к более насущным вопросам.
— Назовите себя, поручик.
— Георгий Одоевский, — сказал я. — Семьдесят первый гвардейский императорский полк.
Отпираться смысла не было, да и правила никто не отменял. Если попавший в плен рассчитывал на справедливое обращение, он должен был назвать себя.
На таких, как я, конвенции, конечно же, не распространялись, но если я откажусь, это может плохо сказаться на следующем офицере, который угодит к ним в руки.
Едва услышав о семьдесят первом гвардейском, особист подал знак и один из провожатых приставил к моему затылку пистолет. Капитан принялся рыться в ящиках стола и извлек оттуда толстенный и довольно потрепанный гроссбух. Список российских дворянских родов, должно быть. Вместе с упоминанием способностей.
Если фамилии там идут не в алфавитном порядке, то искать ему придется довольно долго. Впрочем, зная немецкую педантичность…
— Титул? — поинтересовался особист. Тоже на русском.
На этот вопрос можно было уже не отвечать, но снявши голову по волосам не плачут.
— Граф, — сказал я.
Он напрягся, и счет пошел на секунды.
Принадлежность к роду Одоевских означала смертный приговор, приводимый в исполнение на месте, без дальнейших разбирательств. Если бы я был целителем или носителем каких-либо других небоевых умений, меня бы оставили в живых, пополнив мной обменный фонд. Аристократы ценились дорого, за особо именитого можно было целый полк выменять, наверное.
Но великие рода находились в расстрельном списке.
Среди обывателей бытует мнение, что для активации боевых умений обязательна жестикуляция. Дескать, невозможно обрушить на противника огненный дождь, предварительно не воздев руки к небу, нельзя двинуть предмет, не указав на него пальцем, не получится метнуть молнию, не продублировав свое намерение рукой. Отчасти это верно, но только для новичков, которые начали постигать искусство совсем недавно.
Папенька мой, например, мог убивать людей, сохраняя абсолютную неподвижность и выражение лица профессионального игрока в покер. Я этим навыком до конца еще не овладел, боевого опыта все же недоставало, но связанные за спиной руки стать мне препятствием не могли.
Но германцы, похоже об этом не знали, потому что чувствовали себя в относительной безопасности. Как будто приставленный к затылку пистолет мог им что-то гарантировать…
Молния быстрее пули.
Я знаю, я проверял.
Если ты — потомок аристократического рода, пусть даже не великого, пусть даже не княжеского, ты должен быть готов отдать свою жизнь за империю. Если ты — солдат, пусть даже не семьдесят первого гвардейского, пусть даже и не спецвойск, ты должен быть готов отдать свою жизнь за империю. В любой момент, когда это только империи понадобится.
Я прожил с этой мыслью всю жизнь, и если сейчас и медлил, то вовсе не от того, что не хотел умирать. Я прекрасно понимал, что живым из этой передряги мне не выйти, я просто хотел уйти как можно более красиво.
Пусть даже никто этой красоты не оценит.
Энергии было мало, но она все же была.
Я сформировал две изначальные точки силы над своим правым плечом. Специалисты из аненербе могли бы заметить какую-то активность с моей стороны, но специалистов из аненербе здесь не было.
Капитан наконец-то нашел нужную страницу и принялся водить пальцем по строчкам. Видимо, у того, кто заполнял этот талмуд, был довольно неразборчивый почерк. Или, если это было напечатано в типографии, шрифт от времени и погодных условий сильно выцвел. Как бы там ни было, германец испытывал определенные сложности при поиске информации.
Я взял под контроль генератор. Не могу сказать, были ли рядом с ним какие-то люди, но я все равно собирался устроить фейерверк. Чем больше германцев я заберу с собой, тем меньше работы останется моим братьям по оружию.
Палец капитана добрался до нужной строчки, и глаза германца начали расширяться то ли от удивления, то ли от ужаса. Я не стал дожидаться команды «feuer!», пропустил энергию через точки силы и убил обоих.
И капитана, и особиста.
Одновременно с этим я взорвал генератор, потушив свет в блиндаже, и, что могло бы послужить отдельным предметом для гордости, пропустил импульс через собственный затылок, прямо в дуло прижатого к моей голове пистолета.
Если бы человек, приставивший ствол к моей голове, был профессионалом, он не держал бы палец на спусковом крючке, чтобы случайно не убить меня до получения соответствующего приказа. В таком случае, скрутившая его тело предсмертная судорога могла бы дать мне дополнительные несколько секунд жизни. Тогда бы я успел…
Впрочем, ничего бы я толком не успел. Руки-то все равно связаны, запасы силы не то, что на исходе, а уже в отрицательном балансе, на ноги не вскочить, потому что колено прострелено и не держит.
Никаких шансов даже на то, чтобы просто умереть стоя.
Но он, видимо, профессионалом не был. Или все же боялся меня больше, чем его покойное начальство. Спустя какие-то доли секунды после импульса я услышал сухой щелчок курка.
Пули, которая разнесла мне голову, я уже не услышал и не почувствовал.