— Но есть джентльмены, которые не умеют читать, мой дорогой отец. А многие йомены[1], наоборот, умеют.
— Да, да, — нетерпеливо ответил его отец. Ему не нравилось, что его утешает собственный сын.
— В любом случае, эта девица умеет читать. По крайней мере, так мне сказали, так что вам будет о чем поговорить. Но никогда, слышишь, никогда не забывай, откуда взялось твое богатство.
Роберт знал, что последует далее. Его отец процитирует стих, столь милый сердцу всех хозяев овцеферм:
— «Не устану Бога благодарить за то, что заставил овец платить».
— Да, мой дорогой отец, — почтительно сказал Роберт.
Ночью ударил мороз, словно первый сигнал уходящего года, и Роберт невольно поежился, когда в темноте раннего утра его разбудил дворецкий Уильям. Кровать Роберта стояла у окна, ставни были неплотно прикрыты, пропуская струю холодного воздуха. Его отец спал на большой кровати, плотно завешенной толстой занавесью. Уж ему-то было тепло!
Завтрак ждал их в холле — бекон, приготовленный в овсяной муке, эль и хлеб. К тому времени, как они поели, лошади были снаряжены и стояли во внутреннем дворике. Коней было шесть — пять скакунов для Роберта, его отца и трех слуг, а шестой — нагруженный разными вещами, в том числе и подарками невесте и ее опекуну. Увидев, что отца нет поблизости, Роберт поспешил к одному из сараев, протиснулся в него и был встречен радостным подвыванием. Его собака, Леди Брач лежала на соломенной подстилке со своим выводком. Брач уже часто оставляла щенков одних, чтобы сопровождать своего хозяина. Малышей пора отлучать от матери, подумал Роберт. Ему не хватало Брач, послушно семенящей за ним повсюду.
— Роберт! Ради Бога, где я должен искать этого мальчишку?! — послышался во дворе голос Морланда.
— Я должен идти, — сказал Роберт собаке, и она радостно забила хвостом по земле при звуке его голоса, — жаль, что ты не можешь поехать со мной, Леди Брач, но, когда я вернусь, у тебя появится новая хозяйка, которую тебе придется полюбить. Я надеюсь, ты не будешь ревновать и рычать на нее.
— Роберт! — голос звучал все более раздраженно.
Он наспех погладил собаку по голове и поднялся, но затем остановился. Ему пришла в голову чудесная мысль. В лихорадочной спешке он начал перебирать щенков и наконец остановился на самом большом и сильном, решив подарить его своей будущей невесте. Он засунул щенка за пазуху, чтобы не дать ему замерзнуть, и выбежал во двор как раз в тот момент, как его отец собирался позвать сына в третий раз.
Минутой позже они уже ехали по дороге в темноте, слегка тронутой серой дымкой раннего утра. В это время года — время летнего острига овец, по пути каждый день шли обозы с овечьей шерстью, срезая дорогу в этом месте, чтобы направиться к югу, где находились огромный рынок и порт Лондон. В обозе иногда насчитывалось до двух сотен лошадей, они двигались медленно, заполняя дорогу своими тучными, колышущимися телами и поднимая такую пыль, что путешествующим за ними было трудно дышать. Там были люди, ожидающие обозы, чтобы отправиться в путь вместе, те, кто ждал компании, чтобы не страшно было путешествовать в одиночку. Но Морланды не относились к этому сорту людей. Их было пятеро, вооруженных мужчин в седлах. Вряд ли кто-то решился бы напасть на такую кавалькаду.
Обозы отправлялись в путь на заре, поэтому Морланд и его спутники должны были выехать до рассвета, чтобы оказаться впереди. Когда первый луч солнца пробился над горизонтом, они уже находились более чем в пяти милях от дома.
Элеонора Кортени сидела на резном дубовом подоконнике у южного окна комнаты с вышиванием в руках, пытаясь с пользой для дела употребить последние яркие лучи солнца. Она трудилась над сорочкой хозяина, и изящный рисунок у ворота требовал тончайшей белой шелковой нити и такой же тончайшей иглы. Когда свет совсем померк, она отложила вышивание в сторону и занялась более простой работой. Время от времени она поднимала голову и бросала взгляд в окно. Это был чудесный день позднего лета, и все вокруг под перевернутым куполом синего неба было занято перекатами зеленых холмов Пербека.
Она любила летний замок Кофрэ. Прожив здесь всю жизнь и видя эти холмы, она не могла представить себе, что когда-то покинет их. Напротив нее на стуле у незажженного огня сидела ее госпожа, еще одна Элеонора, Элеонора Бьючем, а теперь леди Бофор, жена лорда Эдмунда Бофора, которую прозвали Белль[2] за ее замечательную красоту.
Белль снова была беременна и надеялась, что на этот раз родит сына. Летняя жара разморила ее, и руки женщины медленно скользили по цветному шелку. Элеонора, наверное, закончит работу за нее, ведь много раз, когда они были еще совсем юными девочками, Элеоноре приходилось делать двойную работу у веретена, чтобы уберечь Белль от неприятностей.
Две девушки были воспитаны вместе с того момента, как родители Элеоноры умерли. Белль была на два года старше, но Элеонора росла смелой, физически крепкой, поэтому разница в возрасте почти не чувствовалась. Вместе их обучали чтению, письму и счету. Вместе они постигали основы французского и латыни. Они прекрасно овладели искусством танцевать и музицировать. Кроме того, девочки учились ткать, прясть и вышивать.
Белль, маленькая, светловолосая и очень миловидная, была щедрой, добросердечной, но ленивой. Элеонора, выше ростом, темноволосая, росла энергичной, умной и очень проницательной. Они как нельзя лучше дополняли друг друга.
Когда Белль вышла замуж за лорда Эдмунда, она попросила мужа взять Элеонору с собой. И ее страстная мольба была встречена благосклонно. Лорд Эдмунд выкупил право опекунства над Элеонорой у отца Белль.
Казалось, это поставило печать на судьбе Элеоноры. Она полагала, что останется здесь навсегда, поддерживая бедную ворчунью Белль на протяжении всего времени ее нескончаемых беременностей, и позже, после счастливого разрешения этих беременностей, станет леди-гувернанткой для отпрысков Белль. Это был предел ее стремлений, и Элеонора не надеялась на большее.
Хотя это была не вся правда. Существовало еще кое-что, чего она желала всем сердцем и на что не смела надеяться. Мысли об этом поглощали ее полностью, заставляя переходить от самых смелых ожиданий к глубинам отчаяния и наоборот, так что она не могла уже отличить явь от мечты. Подумав об этом снова, она не заметила, как ее руки, до этого порхавшие над работой, словно бабочки, сами собой замедлили ход и безвольно опустились на колени.
Ее взгляд снова устремился в окно, скользнул по маленьким каменным деревенским домишкам с вызолоченными светом крышами, затем обратился к полям и кромке леса у больших холмов, где ветер раскачивал деревья и рвал тучи.