Глава вторая
Они отправились в путь серым холодным утром первого октября. Накануне ударил легкий мороз, и круглые камни, которыми был вымощен внутренний дворик, искрились инеем, а лошадиные морды были окутаны морозной дымкой, которая поднималась к низкому карнизу крыши, где сидели нахохлившиеся от холода воробьи. На этой утренней заре уже ничего не оставалось от лета. Для Элеоноры этот день был лишь мрачным предвестием зимы, которую она встретит в еще более холодном месте.
Отстояв утреннюю мессу и позавтракав, путники покинули гостеприимный замок. Когда они ехали через соседнюю деревушку, дети высыпали на дорогу, а многие мужчины и женщины появились у своих дверей, чтобы посмотреть, что это за группа всадников скачет мимо. Некоторые селяне узнавали Элеонору и посылали ей благословение или доброе напутствие, когда она оказывалась у их порога. Она махала им и благодарила со слезами на глазах, осознавая, что есть только один шанс из тысячи увидеть эти места снова. Она с любовью задержала взгляд на каменном массиве замка, по которому уже скучала. Деревенские серо-золотые домики и окружавшие их зеленые холмы в кольце лиственных лесов навсегда запечатлелись в ее памяти. Замок Кофрэ, который они называли летним замком, был для Элеоноры необыкновенным, потому что с его самой высокой башни она могла увидеть море. Она была счастлива здесь, и тем труднее было прощаться с этими местами и связанными с ними воспоминаниями, поэтому Элеонора поглубже натянула капюшон, чтобы скрыть слезы.
Поездка оказалась долгой и утомительной. Элеонора, одетая в самое теплое платье, поверх которого она накинула плотный плащ, отороченный кроличьим мехом, ехала на тучном пони по кличке Додмэн, что означало «улитка», и он полностью оправдывал свое имя. Достоинством Додмэна, благодаря которому его выбрали для путешествия, являлась способность все время придерживаться главной дороги, не сворачивая на обочину. В конюхи ей определили тринадцатилетнего мальчика по имени Джо. Габи сидела в дамском седле позади него, потому что лорд Эдмунд не пожелал выделять ей лошадь. Жак ехал на собственном скакуне и старался держаться как можно ближе к Элеоноре, поскольку считал спутников Морланда сборищем дикарей, не заслуживающих доверия. Пару мулов, нагруженных багажом Элеоноры, сопровождали люди Морланда, которые замыкали всю процессию.
Они были в дороге четыре дня, останавливаясь на ночь на постоялых дворах, которые не могли похвастаться чистотой, но еду подавали хорошую. По мере того как они продвигались к северу, становилось все холоднее, а земля вокруг казалась все более дикой и пустынной. Иногда они проводили многие часы в пути, не видя ни одной крыши и не встречая ни одного человека. Они проезжали через огромные леса и торфяники, где не осмотрительный путешественник вполне мог стать жертвой ограбления или даже убийства без малейшей надежды на помощь, но на них не нападали, несмотря на присутствие трех нагруженных лошадей. Люди Морланда держали оружие наготове и выглядели настолько устрашающе, что разбойники, очевидно, решили подождать более легкой добычи.
На пятый день путешествия они покинули постоялый двор, когда за окном как из ведра лил холодный непрекращающийся дождь. До этого дороги были неплохими благодаря стоявшей до сих пор сухой погоде, но теперь, ближе к Йорку, они не пробыли и двух часов на вечно переполненной Большой южной дороге, как почувствовали, что ситуация изменилась к худшему. К девяти часам они ползли по дороге, словно улитки, через грязь, доходившую выше копыт лошадей. На робкий вопрос Элеоноры, следует ли ждать улучшения дороги, Морланд жестко ответил ей, что она может ожидать чего ей угодно, но одно он предскажет точно — до конца пути грязь будет доходить уже до подпруги ее лошади.
Это предсказание оказалось лишь небольшим преувеличением: грязь доходила до колен. Следы грязи виднелись и на подпруге, и на одежде. Бедняга Додмэн, с его короткими ногами, страдал гораздо сильнее, чем длинноногие лошади; временами Элеонора даже подумывала встать и идти пешком, вернее, пробираться вброд, но долготерпение животного было вознаграждено, и каким-то чудом их обоих вывозило. К полудню они добрались до небольшого мощеного участка дороги, ведущей к Йорку. Здесь можно было встретить путешественников всех мастей и в таком количестве, что Элеонора только диву давалась и, не удержавшись, спросила:
— Здесь всегда так многолюдно?
— О нет, госпожа, мы не называем это многолюдностью, — ответил ей Морланд насмешливо.
По мере того как они продвигались к северу, его речь становилась все более небрежной. Он все чаще переходил на привычный ему северный говор:
— Видали б вы, как тут на ярмарку иль в базарный день!
— Нам еще далеко ехать? — спросила Элеонора, когда они продвинулись немного вперед.
На этот раз обернулся Роберт и ответил с застенчивой улыбкой:
— Можно сказать, что мы уже приехали. Видите вон те ворота впереди? А стены города?
— О да, сейчас я их различаю. Так это и есть город Йорк? — Элеонора чувствовала большой интерес ко всему, что видела. Однажды она была в большом городе Винчестере. Но кроме этого, ей нечего было вспомнить, разве что посещение небольших деревушек. Мысль о жизни вблизи города очень вдохновляла ее. Подъезжая ближе и предвкушая новые впечатления, она начала явно осязать доходивший до нее запах города и различать звук церковных колоколов, льющийся широкой густой волной над красивыми белыми стенами. Эти ощущения застали ее врасплох. Что касалось запаха, то она никогда не представляла себе ничего подобного, прожив всю жизнь в господском доме, который регулярно ароматизировался. Здесь же стояла невыносимая вонь, вобравшая в себя одновременно запахи немытых человеческих тел, животных и всяческих отходов, собранных в отгороженных местах. Впечатление от звука было несколько иного рода: ее поразила мощь колокольных переливов, распространяющихся по всему городу. Казалось, что своими медными языками колокола сотрясают сам воздух.
— Отчего звонят все эти колокола? — спросила она Роберта, который все еще ехал рядом с ней.
— Они звонят постоянно, — объяснил он. — Одни отбивают час, другие созывают людей на встречу, третьи оповещают о поминании умерших. Я думаю, многим большим церквам приходится звонить целый день, чтобы только исполнить поминание.
— Мне нравится, как они звонят, — заметила Элеонора. — Мне бы хотелось знать, что, когда я умру, по мне так же будут звонить колокола каждый год.
— Если вам нравятся колокола, только подождите до конца месяца, когда наступит День всех святых[4]. Каждый колокол в каждой церкви будет звонить всю ночь, да и следующую тоже.