В Риме давным – давно, пожалуй, что в прошлой жизни …
в Риме давным-давно, пожалуй, что в прошлой жизни,бывала она в кино, тоскуя чуть-чуть по отчизне,истоптанный Колизей, остаток чужих историй,здесь вовсе не Коктебель, иные совсем устои,здесь форум уводит взгляд к далеким истокам сути,здесь «тысячи лет назад» застыли в какой-то ртути,здесь было и есть вино, олива растет у дома,и что-то в районе шести быть нужно у Ипподрома,и после, когда заря окрасит тугие арки,пересчитать нельзя в шкатулке своей подарки,на ниточку нанизав живые доселе бусы,и ложечку облизав от пенки, кофейный вкус иручная охапка роз, в копне утопают пальцы,остаток житейских грез,ложатся года, как сланцы,и слово за словом стансы.
Играют джаз, подвал здания…
Играют джаз, подвал здания.Я нем – слушаю.Немота моя от незнания,Я просто звуком дышу.
Гармоники неведомые,Звуков капельный храм.За блаженства мгновение,Что я взамен отдам?
Белая комната – черным обоям…
Белая комната – черным обоям.Белая кожа – для черных одежд.В мире безумном минута покояНеотделима от наших надежд.
Души людские меняют окраску:В белое, в черное, в серое, в красное…Белая комната в черных цветах.И ничего больше нет – только страх.
Просторно в доме, тихо в сердце…
Просторно в доме, тихо в сердце,Не исчерпать бы благодать.И мир как будто на ладони,Да не понять, не осознать.
Себя никем не именуешь.Тих и спокоен образ твой.И вроде, как бы, существуешь,А на поверку – не живой.
Полжизни, все в исканиях сути,Любовь к груди своей прижав.И сорок лет на сорок судеб,Прожить, так и не променяв.
И в этом мире будь усердный,Все сотвори и пожелай.И жизни срок был милосердный,Да раздарил все – прощевай.
Перед узором многограннымИ плачь, и радуйся свой век.Не разменяй добро усмешкой,Мой славный, милый человек.
Не исчерпать бы, да не сгинуть.Задаром в мире не пропасть.Даст Б-г, помянут добрым словом,А Там уже – не наша власть.
В далекий год, где молоды скульптуры …
в далекий год, где молоды скульптуры,где писчая машинка сводит скулы,толпится в серой очереди люд,играет патефон и пьется Брют,и мел рисует на асфальте кляксу,прохожий по проспекту водит таксу,и мимо урн окурками плюют,в квартирах абажур – почти уют.
потом, переходя в иное время,пространство и, тем самым, рубежисменяя непосредственно, и семясвое перерождая в складках ржина поле золотого света солнца,под куполом вселенной народясь,души ростки, фракталом расходясь,живут, по измерениям делясь.
приходят с криком, а уходят с грустью,всю жизнь свою плывя обратно к устью,познав, как сможешь, свет миров и мрак,не успеваешь оглянуться, какуже фигурой в бликах перехода,бредет старик на ощупь – знак исхода,и каждый вздох слепого в темнотеразносит эхо в звука полноте.
Тут прошли полки…
Тут прошли полки,Римский легион.А теперь полынь,Полынь и воронье.
Смерть несущий Гай,Полк, несущий скарб,Путь-дорогу в райВслед мостящий раб.
Все дороги в Рим,Рай не Рим, не храм.Б-га не найти,Б-га нету там.
И полки, полки,Смерть несущий Гай.Не спастись тебеПо дороге в рай.
За туманом мгла.Пред туманом свет.А вошел в туман,И дороги нет.
И полки, полки,Рим не рай, не он.И кресты, кресты,Римский легион.
Как много смысла в тишине…
Как много смысла в тишине:Прекрасный результат молчанья.
Как много страха в темноте:Безумный результат сознанья.
Как много света на заре:Красивый результат вращенья.
Как много сердца в доброте:Великий результат терпенья.
Он смотрел, прислонясь к фронтону…
Он смотрел, прислонясь к фронтону,где ничто не могло спастиот вселенского обертона,и цицит он держал в горсти,заступив за границу взора.Звезд скопления, как озерасредь пустыни, что после знояв лунном свете мерцают, ноятихой музыкой, он же, стояперед временем строг и строен,на ладонях еще нет ран,и двенадцать не ходят строем,и второй не разрушен храм.
Пятикнижие. Памяти жертв Холокоста и геноцида
14. И сказал Господь Моше: Запиши это (для) памятования в книгу и внуши Йеhошуа, что Я бесследно сотру память Амалека из поднебесья.
15. И возвел Моше жертвенник, и нарек ему имя: Господь – чудо мне.
16. И сказал: Ибо рука (вознесена в клятве) престолом Господним: война у Господа с Амалеком во всех поколениях.
Тора, Книга Шмот, Глава 17* * *
Испокон веков повелось,Собирайся в дорогу – исход.Что не вытерпеть довелось,Что не вынести, то снеслось.
И что избранный Б-гом бессрочноУбоится отметки своей.Все отмерено, все точно,Все написано в Книге о ней.
Но коль лик отвернет от порога,Устрашишься страданий своих.Все, что благо – дано от Б-га,Боль дана от собратьев твоих.
И обоз до верхов груженый,Вновь исход и туман, и мольба.И маячит вдали дорога,О шести концах судьба.
И маячит, и манит горестно.Только Тору возьми с собой.И тогда умирать не совестно.Да пребудет Господь с тобой.
* * *I
я не видел, не знаю, не помнюи вовсе забытый,только что-то стучит отголоскоми давит на пульс.я когда-то в застенках историидико убитый,просыпаюсь в потуи в предсмертной агонии бьюсь.
я простой человеки в познаниях подкован не очень,и не так, чтобы больно начитан,но силой ума,я впитал с молоком,и отнюдь не слова «Аве Отче»,а совсем неизвестные звуки молитв —Креат Шма.
сотворенные мыи не просто, и не как попало,наш телесный костюмпо лекалу природному сшит.мы ходили и ели, и пили,и вот нас не стало —это поступь страниц,эта поступь времен – Берейшит.
II
мне никто не расскажет,никто не сумеет,не сможет,разметать и развеять всю память и боль на ветру.тех, которые пепел с печейи которых я – кожа,и та кровь, что залита свинцомв лютом Бабьем Яру.
залихватской, развязной походкии глупости злобной,в человеке хватало с лихвою,и бряцает час,помутились умы,расползлось недоверие молвою,и взлетели хранители-ангелы,бросивши нас.
паровозный трубач,гниль вагонов,путь начат и кончен,и такое помыслитьникак невозможно, но вот,слышу я, кто-то рядом гнусавит мотив «Аве Отче»,слышу стук колесниц —эта книга и имя ей – Шмот.
III
я в Варшавена плитах останков людского позора,кто мне скажет, куда обратитьсяи чем изменитьто, что в такт фонарям, сапогамот ночного дозорамы прощали им в будущем горе,которое пить.
перемазаны в саже,на страхе взращенные в полночь.поколение путаных инезнакомых идей.«Креат Шма, Элоhейну» —посланники, черная сволочь,попивают бургундское,мучая наших детей.
но я слышу, что должно.изгнание долгого века.я вхожу, концентрируясь в лагерь,и мысль-искра:не забудь,Ты сотрешь на земле все следы Амалека!я листаю страницы,и третья часть – Ваикра.
IV
эта жуткая тьма,что явила себя в Холокосте.европейский погром,и слезой истекает строфа.я, как дерево, сломлени с хрустом упал на погосте.я смотрю в небеса,губы тянут навзрыд «Креат Шма».
разве кто-то тебе говорил,что Господь милосерден?стон разносится,тихий, протяжный, надрывный, глухой.мы один к одному,крик у стен Йерихона бессмертен,Исраэль вновь встречает Эссаванад вечной рекой.
нас зовет искупление,которому выпали сроки.мы разделим меж всемиудушливый огненный дар.храм разрушен – горит,тлеет пепел, истерзаны строки,и открыта страница,четвертой главы – Бемидбар.
V
по раскатистым буйным дорогамистории пира,вечный странник, злодейство,находит себе ремесло.мы шагаем по пеплуиз помеси крови и ила,мы взрастаем на пеплетрагедий народа всего.
пришивайте лоскут,пришивайте звезду поскорее.время так рассудилопо сердцу иглой навсегда.я когда-то родился и жил,и погибну евреем,«Креат Шма, Адонай», на издохе,и долгая тьма.
мы штыками пронзаем историю,чертим скрижали,и развеянным пеплом взлетаемуроком другим.мы из капли исходим,нас матери в муках рожали.эта пятая книга,и вечная память – Дварим.
Полночь