Читать интересную книгу Избранное - Эдуард Асадов

* * *

Я могу тебя очень ждать,Долго-долго и верно-верно,И ночами могу не спатьГод, и два, и всю жизнь, наверно.

Пусть листочки календаряОблетят, как листва у сада,Только знать бы, что всё не зря,Что тебе это вправду надо!

Я могу за тобой идтиПо чащобам и перелазам,По пескам, без дорог почти,По горам, по любому пути,Где и чёрт не бывал ни разу!

Всё пройду, никого не коря,Одолею любые тревоги,Только знать бы,что всё не зря,Что потом не предашь в дороге.

Я могу для тебя отдатьВсё, что есть у меня и будет.Я могу за тебя принятьГоречь злейших на свете судеб.

Буду счастьем считать, даряЦелый мир тебе ежечасно.Только знать бы, что всё не зря,Что люблю тебя не напрасно!

1968 г.

РОССИЯ НАЧИНАЛАСЬ НЕ С МЕЧА!

Россия начиналась не с меча,Она с косы и плуга начиналась.Не потому, что кровь не горяча,А потому, что русского плечаНи разу в жизни злоба не касалась…

И стрелами звеневшие боиЛишь прерывали труд её всегдашний.Недаром конь могучего ИльиОсёдлан был хозяином на пашне.

В руках, весёлых только от труда,По добродушью иногда не сразуВозмездие вздымалось. Это да.Но жажды крови не было ни разу.

А коли верх одерживали орды,Прости, Россия, беды сыновей.Когда бы не усобицы князей,То как же ордам дали бы по мордам!

Но только подлость радовалась зря.С богатырём недолговечны шутки:Да, можно обмануть богатыря,Но победить — вот это уже дудки!

Ведь это было так же бы смешно,Как, скажем, биться с солнцем и луною,Тому порукой — озеро Чудское,Река Непрядва и Бородино.

И если тьмы тевтонцев иль БатыяНашли конец на родине моей,То нынешняя гордая РоссияСтократ ещё прекрасней и сильней!

И в схватке с самой лютою войноюОна и ад сумела превозмочь.Тому порукой — города-героиВ огнях салюта в праздничную ночь!

И вечно тем сильна моя страна,Что никого нигде не унижала.Ведь доброта сильнее, чем война,Как бескорыстье действеннее жала.

Встаёт заря, светла и горяча.И будет так вовеки нерушимо.Россия начиналась не с меча,И потому она непобедима!

1974 г.

ДОРОГИЕ ОКОВЫ

Россия без каждого из нас обойтись может.

Но никто из нас не может обойтись без России.

И.С. Тургенев

Париж. Бужеваль. Девятнадцатый век.В осеннем дожде пузырятся лужи.А в доме мучится человек:Как снег, голова, борода, как снег,И с каждой минутой ему всё хуже…

Сейчас он слабей, чем в сто лет старик,Хоть был всем на зависть всегда гигантом:И ростом велик, и душой велик,А главное — это велик талантом!

И пусть столько отдано лет и силИ этой земле, и друзьям французским,Он родиной бредил, дышал и жил,И всю свою жизнь безусловно былСредь русских, наверное, самым русским.

Да, в жилах и книгах лишь русская кровь,И всё-таки, как же всё в мире сложно!И что может сделать порой любовь —Подчас даже выдумать невозможно!

Быть может, любовь — это сверхстрана,Где жизнь и ласкает, и рвёт, и гложет,И там, где взметает свой стяг она,Нередко бывает побежденаИ гордость души, и надежда тоже.

Ну есть ли на свете прочнее крепи,Чем песни России, леса и снег,И отчий язык, города и степи…Да, видно, нашлись посильнее цепи,К чужому гнезду приковав навек.

А женщина смотрится в зеркалаИ хмурится: явно же не красавица.Но рядом — как праздник, как взлёт орла,Глаза, что когда-то зажечь смогла,И в них она дивно преображается.

Не мне, безусловно, дано судитьЧужие надежды, и боль, и счастье,Но, сердцем ничьей не подсуден власти,Я вправе и мыслить, и говорить!

Ну что ему было дано? Ну что?Ждать милостей возле чужой постели?Пылать, сладкогласные слыша трели?И так до конца? Ну не то, не то!

Я сам ждал свиданья и шорох платья,И боль от отчаянно-дорогого,Когда мне протягивали объятья,Ещё не остывшие от другого…

И пусть я в решеньях не слишком скор,И всё ж я восстал против зла двуличья!А тут до мучений, до неприличьяВ чужом очаге полыхал костёр…

— О, да, он любил, — она говорила, —Но я не из ласковых, видно, женщин.Я тоже, наверно, его любила,Но меньше, признаться, гораздо меньше.

Да, меньше. Но вечно держала рядом,Держала и цель-то почти не пряча.Держала объятьями, пылким взглядом,И голосом райским, и чёрным адомСомнений и мук. Ну а как иначе?!

С надменной улыбкою вскинув бровь,Даря восхищения и кошмары,Брала она с твёрдостью вновь и вновьИ славу его, и его любовь,Доходы с поместья и гонорары.

Взлетают и падают мрак и свет,Всё кружится: окна, шкафы, столы.Он бредит… Он бредит… А может быть, нет?«Снимите, снимите с меня кандалы…»

А женщина горбится, словно птица,И смотрит в окошко на тусклый свет.И кто может истинно поручиться,Вот жаль ей сейчас его или нет?..

А он и не рвётся, видать, смирился,Ни к спасским лесам, ни к полям Москвы.Да, с хищной любовью он в книгах бился,А в собственной жизни… увы, увы…

Ведь эти вот жгучие угольки —Уедешь — прикажут назад вернуться.И ласково-цепкие коготки,Взяв сердце, вовеки не разомкнутся.

Он мучится, стонет… То явь, то бред…Всё ближе последнее одиночество…А ей ещё жить чуть не тридцать лет,С ней родина, преданный муж. Весь светИ пёстрое шумно-живое общество.

Что меркнет и гаснет: закат? Судьба?Какие-то тени ползут в углы…А в голосе просьба, почти мольба:— Мне тяжко… Снимите с меня кандалы…

Но в сердце у женщины немота,Не в этой душе просияет пламя.А снимет их, может быть, только ТА,В чьём взгляде и холод, и пустота,Что молча стоит сейчас за дверями.

И вот уж колёса стучат, стучат,Что кончен полон. И теперь впервые(Уж нету нужды в нём. Нужны живые!)Он едет навечно назад… назад…Он был и остался твоим стократ,Прими же в объятья его, Россия!

13 октября 1996 г. Красновидово-Москва

РЕЛИКВИИ СТРАНЫ

Скажи мне: что с тобой, моя страна?К какой сползать нам новой преисподней,Когда на рынках продают сегодняЗнамёна, и кресты, и ордена?!

Неважно, как реликвию зовут:Георгиевский крест иль орден Ленина,Они высокой славою овеяны,За ними кровь, бесстрашие и труд!

Ответьте мне: в какой ещё странеВы слышали иль где-нибудь встречали,Чтоб доблесть и отвагу на войнеНа джинсы с водкой запросто меняли!

В каком, скажите, царстве-государствеПосмели бы об армии сказатьНе как о самом доблестном богатстве,А как о зле иль нравственном распадстве,Кого не жаль хоть в пекло посылать?!

Не наши ли великие знамёна,Что вскинуты в дыму пороховомРукой Петра, рукой БагратионаИ Жукова! — без чести и законаМы на базарах нынче продаём!

Пусть эти стяги разными бывали:Андреевский, трехцветный или красный,Не в этом суть, а в том, над чем сияли,Какие чувства люди в них влагалиИ что жило в них пламенно и властно!

Так повелось, что в битве, в окруженье,Когда живому не уйти без боя,Последний вомн защищал в сраженьеНе жизнь свою, а знамя полковое.

Так как же мы доныне допускали,Чтоб сопляки ту дедовскую славу,Честь Родины, без совести и права,Глумясь, на рынках запросто спускали!

Любой народ на свете бережётРеликвии свои, свои святыни.Так почему же только наш народТолкают нынче к нравственной трясине?!

Ну как же докричаться? Как сказать,Что от обиды и знамёна плачут!И продавать их — значит предаватьСтрану свою и собственную матьДа и себя, конечно же, в придачу!

Вставайте ж, люди, подлость обуздать!Не ждать же вправду гибели и тризны,Не позволяйте дряни торговатьНи славою, ни совестью Отчизны!

1992 г.

ПЕРЕКРОЙКА

Сдвинув вместе для удобства парты,Две «учебно-творческие музы»Разложили красочную картуБывшего Советского Союза.

Молодость к новаторству стремится,И, рождая новые привычки,Полная идей географичкаРежет карту с бойкой ученицей.

Всё летит со скоростью предельной,Жить, как встарь, — сегодня не резон!Каждую республику отдельноС шуточками клеят на картон.

Гордую, великую державу,Что крепчала сотни лет подряд,Беспощадно ножницы кроят,И — прощай величие и слава!

От былых дискуссий и мытарствНе осталось даже и подобья:Будет в школе новое пособье —«Карты иностранных государств».

И, свершая жутковатый «труд»,Со времён Хмельницкого впервыеНожницы напористо стригутИ бегут, безжалостно бегутМежду Украиной и Россией.

Из-за тучи вырвался закат,Стала ярко-розовою стенка.А со стенки классики глядят:Гоголь, Пушкин. Чехов и Шевченко.

Луч исчез и появился вновь.Стал багрянцем наливаться свет.Показалось вдруг, что это кровьКапнула из карты на паркет…

Где-то глухо громыхают грозы,Ветер зябко шелестит в ветвях,И блестят у классиков в глазахТихо навернувшиеся слёзы…

17 февраля 1992 г. Москва

ОДНО ПИСЬМО