— Я тут в дом литераторов наведался, справки кое-какие навел насчет взаимоотношений Светлицкого с писательской братией и рукопись рассказа вам принес.
— Что за рассказ? — вскинул на оперативника бровь Горохов. — Светлицкого?
— Нет, Ковригина Сильвестра Велиаровича! Того самого, что в недругах у Светлицкого числится. Поговорил с начальницей этого самого литературного дома.
— Заместителем председателя союза писателей? — уточнил я.
Именно её я расспрашивал, представившись начинающим писателем, около недели назад. И именно она ничтоже сумняшись показала мне ту анонимку, где Светлицкого обвиняли в плагиате.
— Ага, с ней самой, с Антониной Арсеньевной Шишкиной. Так вот, — бойко продолжил Федя, — я рассказал ей про недавнее покушение на жизнь Всеволода Харитоновича. Сказал, что, мол, расследую это дело. О том, что Ибрагимов коньки отбросил и дело прекращено за смертью подозреваемого — умолчал. Поспрашивал, кто мог желать зла местной знаменитости. Она сказала, что явных врагов у Всеволода Харитоновича нет, про анонимку рассказала, которую Андрей забрал, а потом вдруг будто вспомнила, что был у них некий Ковригин в Союзе писателей, которого потом исключили голосованием.
— И что? — недоуменно жевал нижнюю губу Горохов.
— А то, что его исключили по инициативе — угадайте, кого!
— Светлицкого? — в один голос предположили Света и Катков.
— Совершенно верно, — кивнул Федя. — Вот и мотив есть. Ковригин — тоже писатель, но карьера его не задалась почему-то. А потом вообще убрали его из профессионального сообщества — обидно поди. Ему и на работу обычную пришлось устроиться. У нас хоть и есть статья за тунеядство, но писателей, художников и прочих танцоров-музыкантов, которые в своих творческих союзах состоят, не трогают, они при деле. Да и деньги, оказывается, они там получают немаленькие.
Погодин сделал паузу, а затем провозгласил:
— Антонина Арсеньевна мне рассказала, что платят им от двухсот пятидесяти до восьмисот рублей за страничку. Представляете?
— За лист? — въедливо, по давней привычке, уточнил Алексей.
Внимательность, нужная для работы криминалиста, давно стала постоянной чертой его характера.
— Ну, за лист. Слушай, какая разница, как назвать! — возмутился Федя, которому не дали спокойно посчитать деньги в чужом кармане.
— Это за авторский лист, — поправил его Катков. — Условная издательская единица, в нем сорок тысяч знаков, вроде.
— А-а… — немного разочарованно протянул Федя, будто сам намеревался в ближайшем будущем писать книги и зарабатывать. — Я-то думал, за листочек, а в книге пять сотен таких…
— Ближе к делу, Федор, — подстегнул его Горохов. — Ты не бухгалтерия, чтобы чужие деньги считать.
— Я это к тому, что Светлицкий, фактически, лишил Ковригина заработка и уничтожил его как писателя, убрав из сообщества. И мы о таком не знали. Чем не мотив⁈ Он мог убивать по сюжетам книг своего врага, чтобы его подставить. Но мы не повелись на его правила, сделали вид, что не уловили серийность и связь с книгами Светлицкого. И тогда — тогда он решил убрать мэтра руками Ибрагимова.
— Интересная версия… — Никита Егорович сосредоточенно что-то черкал на листочке, будто записывал за Погодиным, но приглядевшись, я увидел лишь палку-палку-огуречик. Шеф размышлял, а его рука с карандашом жила отдельной жизнью.
— Верно все рассчитал! — продолжал продвигать свои мысли Федя. — Ибрагимов убивает Светлицкого, мы начинаем вникать в это преступление, находим связь его романов с сюжетами убийств — и вешаем их на него посмертно. Светлицкий мертв и навеки опозорен.
Он хлопнул ладонью о ладонь, мол, дело-то верное было.
— Слишком кровожадный у тебя получается писатель Ковригин, — Горохов закончил рисовать и теперь грыз кончик карандаша, скептически щурясь на Федю. — Одно дело, работы лишиться, другое — людей убивать. Как-то натянуто получается…
— Это еще не все, — Погодин похлопал по принесенной им рукописи. — Вот почитайте рассказ Ковригина, который по некоторым причинам нигде не напечатали…
Шеф взял в руки машинописные листочки и принялся читать вслух. В рассказе, который назывался «Жизнь и смерть большого человека», говорилось о некоем чиновнике, который брал взятки. Все бы ничего. Вот только звали главного героя — Темницкий Всеволод Христофорович.
— Прямой намек на нашего Всеволода Харитоновича, — озадаченно покачал головой шеф. — Собственно говоря, почти кляуза.
— Вот! — поднял указательный палец Федя. — Он про него рассказ накатал, почище крокодиловского фельетона, явно намеревался репутацию подмочить, там дальше почитайте… В нем говорится, что главный герой был мерзкий человечишка. Хуже спекулянта.
— Ну и что? Подумаешь, имя похоже, — продолжал гнуть позицию скептика Горохов. — Наш писатель не взяточник, как это к нему относится?
— А вы дочитайте, — настаивал Федор, — там в финале-то героя выгнали с работы, как и нашего писателя.
— «Нашего» писателя на пенсию отправили, — уточнил я, — совсем наоборот, не за взятки, а за то, что совал нос куда не надо… Правду искал.
— Это он тебе так сказал? — уставился на меня Погодин.
— Ну да…
Федя покачал головой как-то осуждающе, так что мне даже захотелось его одёрнуть, но я сдержался. Чего не вытерпишь по долгу службы — пусть договаривает свои мысли, не буду его сбивать.
— Это его слова. А как на самом деле было, мы же не знаем. Вот откуда у Светлицкого шикарная квартира, мебель, кабинет и дорогой заграничный алкоголь всегда в наличии?
— На гонорары купил, — пожал я плечами.
— Зачем?
— Как зачем? Заработал и купил. Квартиру дали по ходатайству Союза писателей.
— Угу… — кивнул Федя, будто бы соглашаясь, но, судя по хитрой физиономии, он явно припас какой-то аргумент. — Только у нас в стране на широкую ногу жить не принято. А тут вдруг бывший милиционер сразу роскошью оброс. Всю жизнь, значица, был обычным тружеником правоохранительной системы, и бац! В барчуки записался… В столбовые дворяне выбился, как в «Колобке».
— В «Золотой рыбке», — поправил его я.
— Да какая разница? — всплеснул руками Федор. — Не кажется ли вам странной такая перемена в самосознании советского гражданина?
— Немного кажется, — кивнули мы.
— А я вот думаю, что не менялся он вовсе, — Федор, наконец, сел на стул и, откинувшись на спинку, продолжал вещать, будто учитель на уроке, — всегда Светлицкий падок был на элементы красивой жизни. И будучи в БХСС, наверняка, рыльце в пушок обмакнул. Еще там, на службе, он почву к