хоть как-то приблизился к человеческому существованию в колонии, пережила, наконец, фактическое лишение отдельной квартиры, когда её одну, с сыном в заключении, «уплотнили», оставив комнату в 15 метров... Да о каком «неуважении» вообще можно говорить?!
На самом деле маму Стрельцов, естественно, и любил, и уважал. Достаточно почитать письма из колонии, опубликованные тем же А. П. Нилиным. Однако Александр Павлович прав, когда говорит о детской обиде Эдуарда. Конечно, по зрелому размышлению обижаться-то было не на что, но в итоге живой и невредимый отец остался у другой женщины. А сын лишился его навсегда.
Несомненно, одиноких матерей после войны было очень много: сколько мужчин полегло. Однако в истории семьи Стрельцовых есть специфика.
Отец ушёл на фронт рядовым. Воевал в разведке и за два военных года достиг офицерского звания. Потом заслужил отпуск домой, приехав с положенным по чину ординарцем. Который и сообщил восторженно о невероятной везучести и храбрости своего командира, о том, сколько «языков» этот могучий столяр с «Фрезера» приволок, — и, похоже, под конец поведал, что живёт его начальник на той проклятой войне с медсестрой...
Чем объяснить фантастическую словоохотливость? Недалёкостью? Радостью проживания недолгих мирных дней перед отъездом на возможную смерть? Кто знает. Только Софья Фроловна чуть позже сообщила мужу на фронт о полном разрыве отношений. Вновь: не нам судить.
Так и остался Эдик с мамой. Через два года, после Победы, многие женщины тоже окажутся одни с детьми на руках. Но разница со стрельцовским раскладом всё же есть.
Да, у других ребят отцы погибли на войне. Да, они уже не смогут обнять, приласкать или, наоборот, поругать и наказать. И зарплату домой не принесут. Однако извещением, что «пал смертью храбрых», фотокарточкой на стене или в альбоме, а также безудержными воспоминаниями тех, кто выжил, такой отец навечно останется в сознании ребёнка. Человека нет физически — только обращаться к нему как к герою и нравственному авторитету, несмотря ни на что, никто и никогда не сможет запретить.
Сразу приходит на память прекрасный фильм «Застава Ильича» великого режиссёра Марлена Хуциева, где двадцатилетний (к этому биографическому рубежу мы подойдём и поразмышляем отдельно) персонаж беседует с внезапно ожившей до страшной тонкости деталей фотографией отца, погибшего на войне. И отец, что характерно, не сможет дать совет двадцатилетнему сыну — сам-то не дожил до двадцати. Однако сам факт мысленного диалога неизбежно приводит к выводу, что для героя фотография способна ожить в любую минуту: связь времён не прерывалась.
А маленький Эдик был лишён возможности хоть какого-то общения! Софья Фроловна жила одна — и любую информацию, связанную с личностью бывшего супруга, считала излишней для подраставшего сына.
Кстати, некоторые современные успешные и состоятельные женщины вообще считают институт второго родителя устаревшим. Мол, при хороших заработках удачливая дама легко прокормит, оденет, выучит собственное чадо и без мужского участия. Тут, пусть и не без усилий, можно отыскать некую логику. В нашей стране женщина занимается ребёнком с самого его появления на свет. Купает, готовит, стирает, чистит, гладит. И уроки вместе учит, потом и на родительских собраниях сидит. Хотя до того чаще всего тоже провела, как и муж, полноценный рабочий день.
И всё-таки бросаться в крайности «однокрылого» воспитания, думается, не стоит. Минусов выйдет больше, чем плюсов. Возьмём красноречивое свидетельство из автобиографии футболиста, которого не без оснований часто вспоминают в связи со Стрельцовым. «С курением никаких проблем не было. Год или два назад я сидел с ребятами примерно в пяти ярдах от дома и взял у одного из них сигарету. Многие ребята из моего класса были заядлыми курильщиками, и вот я пошёл по той же дорожке. Я огляделся по сторонам, чтобы проверить. Не вышел ли кто-нибудь из моего дома, и вдруг увидел папу, который сказал “Привет!”, улыбаясь, как всегда (он всегда чему-нибудь радовался), — а потом прошёл мимо как ни в чём не бывало. Я, остолбенев, выбросил сигарету — я понимал, что у меня будут крупные неприятности. Друзья сказали, что мне не о чем беспокоиться — папа точно не заметил, что я курил или пытался курить. Я пошёл домой. Я тоже думал, что он ничего не заметил, — и ошибся. Разговор у нас вышел простой: “Ты курил?” Я ответил: “Да, но я ведь всего несколько раз попробовал”. Следующий его вопрос показался мне странным: “И какой на вкус дым, который ты вдыхал?” Я сказал, что не знаю. Но я не получил выволочки, которой заслуживал. Мой отец — он всегда был моим другом, всю жизнь, — подошёл ко мне, посмотрел прямо в глаза и проговорил:
— У тебя талант к футболу. Ты можешь даже стать звездой, но тебе никогда не добиться успеха в этой профессии, если ты будешь пить и курить — твоё тело этого просто не выдержит.
Он достал из кармана кошелёк, дал мне немного денег и сказал несколько слов, которые я никогда не забуду:
— Если хочешь курить, кури собственные сигареты, нечего клянчить их у других.
В этот момент я понял, как сильно он меня любит, и ещё я понял, что он прав. И с того дня я больше никогда не курил».
Цитирование вышло весьма обширным, однако прерваться не получилось. Всё-таки перед нами автобиография самого Пеле, Эдсона Арантеса ду Насименто. И между прочим, рос Король футбола весьма шустрым и далеко не образцовым по поведению мальчуганом. Но из отрывка несложно понять: и до случая с сигаретой Дондиньо (прозвище отца) являлся для парнишки безусловным авторитетом. И дело даже не в том, что ду Насименто-старший был неплохим футболистом и стал для сына по сути первым тренером и первым менеджером. Даже если бы и не так случилось — важно, что он, такой вот Дондиньо, — был. Был взрослый мужчина в тот момент, когда закладывался характер. А именно тогда отцовская фигура приобретает огромное, безо всякого преувеличения, значение. Хотя, конечно, начинается всё с детства. Тот же Эдик, обратите внимание, запомнил на всю жизнь гигантскую ладонь отца, отразившую летящий кофейник. Правильно: папа изначально самый сильный, самый большой и справедливый. Потому и Пеле в воспоминаниях, подчеркнув неизбывную жизнерадостность и доброжелательность Дондиньо («он всегда чему-нибудь радовался»), вспоминает и его стихийно безупречные педагогические ходы: при мальчишках-то не стал отчитывать — дождался, когда можно будет посмотреть в глаза. А уж демонстративно предложенные деньги на сигареты (а ду Насименто из Бразилии жили вполне сопоставимо со Стрельцовыми из Советского Союза) — попадание в самую, что называется,