Читать интересную книгу Ночь роя - Роберт фон Штейн Редик

сейчас ему что-то причинит вред. Солнце на его загорелом, покрытом синяками лице говорит о том, что он выжил, один из счастливчиков, на самом деле настолько удачливых, что это потрясает разум.

Он слышит, как кто-то поет, призрачные слова о памятных утрах, погибших друзьях. Он поднимает руку, как будто хочет дотронуться до солнца. Слезы благодарности, текут. Откровенно говоря, они должны быть мертвы, все до единого. Должны были утонуть во тьме, удушающей тьме, тьме могилы.

Шаги на мелководье, затем чья-то рука касается его локтя.

— Ты слишком далеко зашел, приятель, — говорит любимый голос.

Пазел Паткендл молча кивает.

— Пошли, ладно? Рамачни хочет нам что-то сказать. Не думаю, что это может подождать.

Пазел наклоняется и брызгает водой себе в лицо. Лучше не показывать эти слезы. Ему не стыдно; ему наплевать на стыд, доблесть или на то, чтобы выглядеть храбрым ради Нипса Ундрабаста, самого лучшего друга, на которого он когда-либо мог надеяться. Но слезы заставили бы Нипса захотеть помочь, а Пазел, выживший, учится не просить о помощи. Друзья могут так много дать; когда они уходят, у тебя не остается руки на локте, некому вытащить тебя на берег.

Он повернулся к Нипсу и выдавил из себя улыбку:

— Похоже, у тебя все хреново.

— Иди в Ямы, — сказал тот, что поменьше ростом. — Ты прошел через это ничуть не лучше. Выглядишь как утонувший енот.

— Хотел бы я чувствовать себя так же хорошо.

Нипс взглянул на ногу Пазела:

— Кредек, она хуже, чем когда-либо, ага?

— Холодная вода помогает, — сказал Пазел. Но на самом деле его нога чувствовала себя ужасно. Дело было не в ожоге — эту боль он мог вытерпеть или, по крайней мере, понять. Но порезы от клыков огонь-тролля начали пульсировать и чесаться, а кожа вокруг них приобрела нездоровый зеленый цвет.

— Послушай, приятель, бой окончен, — сказал Нипс. — Покажи эту ногу Рамачни. Ни через час, ни через два. Сейчас.

— Кто это там поет? Болуту?

Нипс фыркнул; уловка Пазела не ускользнула от него.

— Болуту и Лунджа, — сказал он. — Они сказали нам, что это хвалебная песня дневному свету. Я думаю, что все длому поклоняются солнцу, в глубине души.

— Я присоединюсь к ним, — сказал Пазел, и теперь его улыбка была искренней.

— Это правда Рина! — сказал Нипс. — Но прямо сейчас я просто хотел бы поблагодарить строителей башни, кем бы они ни были.

Пазел снова посмотрел на массивные руины и, как и прежде, попытался представить их нетронутыми. Он не мог этого сделать; то, что он себе представлял, было просто слишком велико. Абсурдно плавный изгиб стены, подогнанные камни величиной с карету, семисотфутовый фрагмент, уходящий в небо: башня затмила бы величайшие дворцы Арквала в Северном мире, а также все, что он видел на Юге. И Нипс был прав: именно башня, наряду с магией Рамачни и великолепным мастерством Таши, спасла их жизни.

Но они все еще находились в гробнице — живой гробнице, гробнице, сделанной из деревьев. Несколько дней назад, охотясь на чародея Аруниса, они обнаружили, что стоят над огромным кратером — им потребовались бы дни, чтобы обойти его, если бы они не знали, что Арунис ждет где-то в его глубинах. Сначала они приняли кратер за огромное, поросшее водорослями озеро. Но это было не озеро. То, что они сначала приняли за покрытую пеной поверхность, на самом деле было крышей из листьев: огромных, плоских, эластичных листьев Адского Леса. Пазелу они напомнили кувшинки, покрывающие мельничный пруд, но эти кувшинки были сросшимися: ветка к ветке, дерево к дереву, вплоть до края кратера.

Этот слой листьев запечатывал весь лес. Четырьмя слоя, как они обнаружили при спуске, потому что под самыми верхними были более старые, и все они поддерживались прямыми каменными столбами деревьев. Подобно палубам корабля, каждый слой был темнее, чем верхний. За четвертым уровнем им пришлось спускаться еще несколько сотен футов, пока, наконец, они не достигли лесной подстилки.

Ни капля дождя, ни луч солнечного света никогда не касались этой подстилки. Они забрели в адскую тьму. Семеро из их отряда погибли в этом жарком, мокром лабиринте, где гигантские грибы выделяли споры, атакующие разум, летучие мыши тушили факелы, а сами деревья выпускали усики, незаметные, как питоны, и достаточно сильные, чтобы разорвать мужчину на части.

Адский Лес. Есть ли какое-нибудь место на Алифросе, больше заслуживающее такое имя?

Но здесь, в самом сердце леса, было убежище, оазис света. Руины сдерживали деревья, а стоячая стена прорезала слои листвы, открывая небо. Лунный свет казался ослепительным после почти полной слепоты. Солнце было чистой, изысканной радостью.

— Конечно, много кого надо благодарить, — сказал Нипс. — Для начала, старину Фиффенгурта за то, что подарил тебе дубинку. И Герцила за уроки боя.

— Ты дрался как тигр, приятель, — сказал Пазел.

— Чушь собачья. Я имел в виду уроки, которые Герцил давал Таше все эти годы. Ты видел ее, Пазел? Как она выбрала время удара? То, как она поворачивалась под Аруниса, как размахивалась?

— Я не видел, как она его убивала.

— Это было прекрасно, — сказал Нипс. — Может быть, это и некрасиво говорить. Но, Питфайр! Она словно родилась для этого момента.

— Но это была не она, так?

Нипс бросил на него мрачный взгляд:

— Хватит об этом, ради Рина.

Они молча подошли к подножию сломанной лестницы, где столпились остальные, слушая пение длому. Таша, которая впервые занималась с ним любовью всего несколько дней назад — целую жизнь назад, — стояла перед ним в лохмотьях. Ее кожа отражала все, через что они прошли. Укусы и порезы от призванных существ, с которыми они сражались здесь, у подножия башни. Шрамы там, где она отрывала пиявок, размером с его ладонь. Волдыри от прикосновения огонь-троллей. И кровь (сухая, полусухая, сочащаяся, ржаво-красная, черная), смешанная со всеми мыслимыми отвратительными веществами, размазанная и разбрызганная, от ее ног до золотистых волос. Она поймала его взгляд. Она улыбалась, счастливая. Ты прекрасна, подумал он, чувствуя себя дураком.

Это действительно была любовь: чудесная, опьяняющая. И в то же время му́ка, мучение более тяжелое, чем любая рана. Ибо Пазел знал, что Таша, в некотором смысле совершенно не похожая на других, больше не должна была стоять перед ним.

В живых осталось четырнадцать человек: половина из тех, кто покинул город Масалым и ворвался в сердце