выходило из-под его пера. Семибоярщина, пугачёвский бунт, союз императора Павла I с Наполеоном, казнь Александра II народовольцами, позор Цусимы – всё получало шокирующе-новое, но логическое объяснение. Иногда Захаров ощущал себя художником, который взялся отреставрировать банальный натюрморт и вдруг обнаружил, что верхний слой краски маскирует полотно гиганта Возрождения…
Неожиданно из комнаты жены донёсся какой-то звук. Иван Ильич тряхнул головой, отвлекаясь от воспоминаний. Наверное, Маша что-то уронила в темноте. Когда же дадут свет? Маша… Бог не дал им детей, и всю жизнь они прожили друг для друга. Маша всегда была для него не только женой, но и самым верным, всё понимающим товарищем.
Когда Захарову пришло время уходить на пенсию, он решил перебраться из Москвы в Подмосковье. В провинции жизнь тише, спокойнее, дешевле: здесь не стреляют из танков по зданию парламента и не штурмуют телецентр; здесь ничто не будет отвлекать от переполнявшей его работы. Коренная москвичка, Маша тем не менее безропотно приняла решение Ивана Ильича, и эта безропотность навсегда вселила в Захарова чувство какой-то вины перед женою. Она занималась хозяйством, развела сад, выращивала огурцы с помидорами и тихо старилась рядом с мужем, ни о чём не спрашивая и во всём помогая. В свою работу Иван Ильич её не посвящал. Не то, чтобы он сомневался в её уме или способности понять его… В конце концов, она закончила тот же МГУ (там, кстати, они и познакомились в 54-м), только училась на другом факультете – романо-германской филологии. Но сначала инстинктивно, а потом уже вполне осознанно, Иван Ильич решил, что крест чудовищного открытия будет нести один.
Все эти года о его работе никто не подозревал. Но теперь, когда она подошла к концу, когда Иван Ильич вычислил, наконец, злой рок, висящий над Россией, молчать он больше просто не мог. Найденное знание и потребность поделиться им переполняли Захарова. Вот почему третьего дня он отправил письмо человеку, который когда-то был его любимым школьным учеником и стал известным журналистом. Серёжа остался одним из немногих, с кем Иван Ильич поддерживал отношения, выйдя на пенсию. Они изредка переписывались, и даже пару раз встречались, когда Захаров приезжал в Москву поработать в Ленинке. У Серёжи всегда была светлая голова и живой интерес к истории. А главное, вдвоём они, быть может, решат, что теперь делать со всем этим. Положить под сукно и пусть всё идёт своим чередом? Но это значит перечеркнуть десять лет жизни. И не только это… Или попытаться обнародовать? Но это всё равно, что выписать самому себе пропуск в психушку…
Иван Ильич усмехнулся. Тяжело поднявшись, он достал из навесного шкафчика початую бутылку коньяку, налил рюмку и выпил не закусывая. Ещё раз посмотрел на рукопись. Подходящая обстановка, чтобы отметить конец работы: ночь, свечи, коньяк, одиночество. Как-то даже торжественно… Да какая, к дьяволу, торжественность! Пустота в душе, полная пустота, и чувство, что с окончанием главного дела жизни и сама жизнь подошла к завершению…
Скрипнула дверь. В комнату неслышным шагом проскользнула жена. Зябко кутаясь в халат, она села напротив и удивлённо посмотрела на коньячную бутылку.
– Не бойся, Машенька, на старости лет не сопьюсь, – ласково сказал Иван Ильич и налил себе ещё. – А что в полночь за рюмку взялся, так причина есть. – Он положил руку на стопку страниц. – Закончил я это дело. Закончил всё-таки. Столько лет, столько сил… Ну, ты знаешь. Точнее, как раз не знаешь… Просто видела, как я над всем этим корпел, и ни о чём не спрашивала, умница моя. Ты уж прости. Не в том дело, что я тебе не верю. Я только не хочу, чтобы ты всё это знала. Век бы этого никому не знать…
Он залпом выпил коньяк. Жена задумчиво смотрела на него.
– Да, Маша, – вспомнил Захаров. – Дня через два-три, надеюсь, будет гость.
Жена вздрогнула.
– Кто? – спросила она.
– Бывший мой ученик, Серёжа Авилов. Да ты его помнишь! Непоседливый, любопытный такой, всю нашу библиотеку излазил, пока жили в Москве. Я ему написал, пригласил к нам.
Жена, прищурившись, посмотрела на Захарова:
– Зачем?
Иван Ильич крепко потёр затылок.
– Понимаешь, Маша, нужен он мне. Умный парень, толковый, очень надёжный. Он за эти годы журналистом стал, работает в «Правде по-комсомольски». – Захаров кивнул на рукопись. – Я до такого додумался, что жить страшно. Не знаю, как теперь поступить. Может, вместе с Серёжей что-нибудь решим. Сил нет больше в себе это носить, а ему я верю… В общем, попросил приехать немедленно, да и намекнул в письме, что к чему.
– Зря ты это сделал, – глухим недобрым шёпотом произнесла жена.
Захаров изумлённо уставился на неё.
– Ты что, мать, – начал он и не договорил.
Лицо жены злобно исказилось. Челюсть угрожающе выпятилась, редеющие седые волосы встали дыбом. Глаза сверкнули багровым огнём, а из горла вырвался неприятный клекочущий звук.
– Да что с тобой! – не своим голосом закричал Иван Ильич, вскакивая со стула.
– Зря ты это сделал, – повторила жена.
Не вставая, она протянула через стол тонкую, ставшую вдруг нечеловечески длинной руку и схватила Ивана Ильича за горло. Захаров почувствовал, что его ноги оторвались от пола. Он стал барахтаться, попробовал оторвать руку от горла, но бесполезно: хватка была смертельной, рука – стальной. Иван Ильич начал задыхаться.
– Маша, – жалобно просипел он из последних сил. Перед глазами плыли круги, воздуха уже не было.
Жена ухмыльнулась. Протянув через стол вторую руку, она взяла Ивана Ильича за голову и одним движением свернула шею. Хруст позвонков… последний хрип… тишина… застывший в распахнутых мёртвых глазах безумный ужас…
Отшвырнув обмякшее тело, женщина-монстр сгребла со стола бумаги, вынесла из соседней комнаты припасённый чемоданчик и спрятала в него рукопись. Потом замерла, сосредоточилась; закрыв глаза, провела по лицу и телу обеими руками, словно стряхивая капли воды. Мгновение спустя женщины уже не было. На её месте стоял элегантно одетый крепыш. Внимательным взглядом он оглядел разорённый дом. В углу бесформенной массой темнел труп учителя. Сквозь полуоткрытую дверь спальни виднелось женское тело, лежавшее поперёк дивана. На столе уютно потрескивали свечи.
Крепыш взял подсвечник и аккуратно положил на бок. Старенькая скатерть на деревянном столе занялась быстро. Через несколько минут комната наполнилась дымом, сквозь который весело пробивались языки пламени…
На следующий день, в трёх тысячах километров от подмосковного городка, элегантно одетый крепыш передал рукопись Ивана Ильича Захарова седеющему брюнету с гладко выбритым лицом, большим носом, впечатляющими залысинами и чёрными глазами навыкате.
– Здорово отработал, молодец, – энергично говорил большеносый. – А с пожаром так просто