Читать интересную книгу Фартовый чекист - Евгений Сухов

От этого взгляда у него опять что-то перевернулось в груди, обдало крепким жаром. Подобные чувства мрачный и безжалостный Сидорчук испытывал настолько редко, что воспринимал их как позорную и коварную болезнь, неприличную для мужчины. Он намертво сжал зубы и глубоко втянул носом воздух. Сладкий морок постепенно уходил из груди.

– Это плохо, когда ничего не умеете, – назидательным тоном сказал Сидорчук. – Теперь слуг не будет. На всей земле останется только трудовой человек. Белоручек мы изведем, уж не обессудьте, барышня! Попили из нас крови, хватит!

– Да какой же крови?.. – Хозяйка дома тихо вздохнула. – Что вы такое говорите? У меня никаких слуг нет и никогда не было. За домом я сама присматриваю. Обед сварить, постирать – все сама. Я в другом смысле не умею. Работы ведь сейчас нет. К чему себя применить?

– А сейчас один путь – на всемирную революцию! – торжественно объявил Сидорчук. – Не найдете своей дороги – пропадете, барышня. Да что мы с вами все лясы точим? Вы мне дом покажите, все до последнего уголка.

Анастасия Сергеевна была удивлена, но не стала этого демонстрировать. Странному гостю, кажется, действительно было крайне интересно, очень даже важно оглядеть дом. Он обошел все комнаты, сунул нос в каждый угол, даже взобрался на чердак и залез в подпол. При этом Сидорчук крякал, сопел и морщил лоб, напряженно о чем-то размышляя. Анастасия Сергеевна молча ходила за ним, теребя в пальцах платочек и чувствуя себя почти посторонней.

Небольшой конфуз случился в комнате Николая Ростиславовича, где гость углядел среди подушек что-то кружевное, никак не имеющее отношения к жилищу мужчины, особенно солдата. Находка заставила Сидорчука еще крепче сжать челюсти и мысленно отпустить в адрес боевого товарища крепкое ругательство. Но вслух он больше ничего не сказал, не попрощался с хозяйкой, вышел на крыльцо и там стал ждать нужного ему человека.

Отряд, сопровождавший его, рассыпался вокруг грузовика. Бойцы в кожаных куртках и фуражках с красной звездой на околыше смеялись и курили, забросив за спину винтовки с примкнутыми штыками. Тихая улица была пуста. Местные жители не рисковали высовывать наружу даже носа, гадая, надолго ли обосновались в их краях такие опасные люди. Сидорчуку не нравилось, что приходится крутиться здесь, на самом виду, но Николай Ростиславович не спешил возвращаться с прогулки.

Сидорчук уже собирался отправиться на поиски, как вдруг заметил человека, неторопливо бредущего вдоль забора. Тот был одет в старое пальто и кепку. Левая рука висела на черной тряпке, перекинутой через шею. Исхудавшие бледные щеки обрамляла бородка.

– Постнов! – крикнул Сидорчук, и его грубое лицо невольно расплылось в улыбке. – Постнов, чертяка!

Несмотря ни на что, он не смог в этот миг сдержать радости, видя старого товарища живым и почти здоровым. Егор Тимофеевич быстро пошел навстречу по грязи и лужам. Через минуту он уже сгреб раненого друга в объятья.

– Эй! Постой! Больно! – тихо сказал Постнов, стараясь выбраться из стальных тисков. – Ты все такой же медведь! А я, брат, никуда не гожусь. Раскис.

Сидорчук опомнился и отпустил Постнова. На его лице отобразилось смущение.

Он любовно придержал за плечи побледневшего товарища и прогудел смущенно:

– Ну, прости дурака! Совсем ведь забыл про твою руку! Вижу, идешь как ни в чем не бывало, вот и набросился. Нынче ведь времена какие!.. Сегодня разошлись, и уж не знаешь, даст ли бог свидеться завтра.

– Ты чего это про бога вспомнил? – прищурился Постнов. – На тебя не похоже.

– А! Видать, въелось в нас это старорежимное, враз не вытравишь! – с досадой сказал Сидорчук. – Оно даже тяжелее, чем оборону держать по всем фронтам. Ты, верно, слыхал, что в республике-то делается? Прет вражина со всех сторон! На Украине гетман никак не угомонится, на Печоре белогвардейщина голову поднимает, Деникин, Антанта… На самого Владимира Ильича, на дорогого вождя нашего, покушение совершено.

– Да, слыхал, – сказал Постнов. – Положение сложное. А я вот тут труса праздную. – Он с сожалением показал на перевязанную руку. – Стыдно!

– За рану, полученную в бою с врагами республики, стыдиться нечего! – с пафосом воскликнул Сидорчук, потом словно вспомнил что-то неприятное и добавил с неохотой: – Другого стыдиться надо…

Постнов вскинул голову, с интересом посмотрел на товарища и спросил:

– Ты это о чем? Не про меня ли это? Что-то я ничего не понимаю. Чего же мне еще стыдиться?

Сидорчук взглянул на него из-под насупленных бровей. К Постнову он всегда испытывал теплое, почти родственное чувство, как старший брат к младшему. Нравился он ему, даже несмотря на то, что происхождение у Постнова было не вполне пролетарское.

Николай родился в семье священнослужителя, отличался правильной, чересчур грамотной речью, интеллигентными чертами лица и деликатными манерами. Искупало эти недостатки то, что Постнов рано порвал с семьей, ушел из дома и целиком отдался революционной работе. Начинал у эсеров, был на баррикадах в девятьсот пятом, оказался в ссылке, бежал, в четырнадцатом вступил в РСДРП, брал в семнадцатом власть в Петрограде. В общем, биография у человека была хоть куда.

Они встретились в семнадцатом при весьма драматическим обстоятельствах – впятером отбивались от толпы юнкеров. Потом вместе поступили в ЧК и уже не расставались до того момента, как Постнов был тяжело ранен. Одним словом, претензий у Сидорчука к боевому товарищу до сих пор не было. Былая связь с левыми эсерами не в счет. Кто старое помянет, тому глаз вон. Тем больнее Егору Тимофеевичу было осознавать, что с бойцом, преданным делу революции, происходит что-то странное.

Сидорчук некстати вспомнил про кружева, замеченные им в комнате Постнова, даже покраснел от досады и буркнул:

– Я тебе не судья. Ты вроде из пеленок давно вырос. Вон борода даже!.. Только, по правде сказать, не нравится мне твой выбор.

– Странный ты какой-то, Егор Тимофеевич! – засмеялся Постнов. – Раньше ты понятней объяснялся. А сейчас все шарадами какими-то. Какой мой выбор ты не одобряешь? Я ведь последние месяцы мало что сам выбирал. Руку мне прострелить без меня решили, сюда в Веснянск определили – тоже со мной не посоветовались.

– Я про хозяйку твою говорю, – сказал Сидорчук. – Уж больно неподходящее для нас это соседство. Съезжать тебе с квартиры надо, Николай!

Постнов поднял брови и стал пристально разглядывать товарища.

– С чего это? – довольно сухо спросил он наконец. – Меня все устраивает.

– Это нам понятно, что тебя все устраивает, – сердясь и сбиваясь, заговорил Сидорчук. – Кружавчики, подушечки, теплая баба под боком. Забыл, какое время на дворе? Забыл? А я тебе напомню! Или голубая кровь взыграла, а, Николай Ростиславович?

Переход от чистосердечной радости почти к ненависти совершался у Сидорчука мгновенно, без всяких усилий. Постнов знал эту особенность боевого товарища, потому спокойно воспринял неприятные слова.

– Очумел, что ли, Егор Тимофеевич? – спросил он. – Какая голубая кровь? Мать моя прачкой была, отец из разночинцев, своим горбом в люди выбился. Ты меня в дворяне записал, значит? Забыл, как мы вместе?..

– Я все помню, – сурово сказал Сидорчук. – Только кое-что своими глазами вижу. Нежности разводишь, амуры, а я к тебе с серьезным заданием. Таким, что предельной собранности требует. Меня, между прочим, сомнения берут, что ты теперь поручение партии выполнить сможешь…

– А ты не сомневайся, – перебил его Постнов. – Нет у тебя на это права! Я любой приказ партии выполню, хоть бы для этого пришлось жизнью пожертвовать. Я хоть сейчас…

Он вдруг рассвирепел. Его лицо, только что казавшееся вполне добродушным, исказилось и еще больше побледнело. Он принялся срывать с шеи черную повязку, на которой покоилась раненая рука.

Сидорчук схватил его за локоть, сжал как тисками и произнес тихо, но грозно:

– Спокойно! Без истерик! Ты, красный командир, революционер, а нервы показываешь, точно институтка!

Постнов дернулся, безумными глазами уставился в лицо Сидорчука, потом как-то сразу обмяк и сказал виновато:

– Это правда, с нервами плохо дело. С тех пор как запихали меня сюда, поверишь, ни единой ночи нормально не спал. Вот что рвет душу-то, понимаешь? Дождь в окно стучит, а мне чудится, что это за мной идут. Стыдно сказать, но с винтовкой в руках, под пулями я себя лучше чувствовал. А ты меня женщиной упрекаешь! Что ж, хорошая женщина. Может, и получилось бы у нас что-то, но сам понимаю, не время! Если честно, даже рад, что ты меня забираешь.

– Я тебя не забираю, – сказал Сидорчук.

– То есть как? – Постнов недоумевающее уставился на него. – Почему не забираешь? Ты же сказал – задание?

– Это особое задание, – пояснил Сидорчук, понижая голос, хотя никто не мог их слышать на почти пустой улице. – Это задание такого рода, что тут не надо ни шашкой махать, ни из нагана палить. Хотя при нужде и этим придется заняться. Но главное здесь – конспирация, стальные нервы и терпение, смекаешь?