лежавшему на берегу громадному валуну, одним боком утонувшему в озере. Бабка Ядвига велела:
— Обнажись.
— То есть? — не поняла ее молодая женщина.
— Раздевайся догола, — пояснила старуха. — Одежду сложи на землю.
— А это обязательно? — с сомнением спросила ее спутница.
— Обряд есть обряд. Не пытайся изменить его, иначе ничего не выйдет.
Это убедило молодую женщину. Она быстро сняла с себя всю одежду и осталась голой. Зябко поеживаясь и переступая с ноги на ногу, она обхватила себя руками, чтобы согреться.
— Опусти руки, смотри мне в глаза и повторяй за мной, — приказала старуха.
На этот раз молодая женщина безропотно послушалась ее. Они встретились взглядами. Глаза старухи были черными, как сама тьма, и будто бездонными. Они затягивали в себя, лишали молодую женщину собственной воли и сил. Она покорно повторяла за бабкой Ядвигой:
— Я по доброй воле покоряюсь Чернобогу, повелителю сил тьмы и зла, тяжких недугов и горьких несчастий…
Старуха возвышала голос, и молодая женщина вслед за ней начинала говорить громче:
— О, Чернобог, властитель ночи, прими меня в свое воинство, посели в своей обители — лесных чащах, глубоких омутах и топких болотах…
А когда голос старухи становился тише, молодая женщина проникновенно и призывно почти шепотом произносила:
— Дай мне место возле себя, и я отдам тебе взамен все, что имею…
Лицо ее становилось все более бледным, а волосы в свете луны приобретали зеленоватый оттенок.
— А если нет — то порази меня насмерть копьем, которое ты держишь в своей могучей руке, — произнесла она безжизненным тоном. — И не будет мне прощения во веки веков.
— Да будет так! — пронзительно закричала старуха. — Оглянись! Узри Чернобога. Он ждет тебя в своих чертогах.
Молодая женщина медленно, будто завороженная, повернулась. Ее глаза были подернуты, словно ряской, бледно-зеленой поволокой. Искра разума погасла в них. Бабка Ядвига резким движением подтолкнула ее в спину и приказала:
— Иди, русалия!
И молодая женщина пошла, слепо глядя перед собой. Она медленно входила в озеро — сначала по колени, потом по грудь, а затем черная вода сомкнулась над ее головой, и круги разошлись во все стороны, постепенно угасая. Вскоре гладь озера была по-прежнему безмятежна, только тусклая луна бледным размытым пятном отражалась в нем.
Бабка Ядвига недолго простояла на берегу. Она подобрала одежду, которую оставила на берегу молодая женщина, обернула ее вокруг тяжелого камня и зашвырнула далеко в озеро. После этого, не оглядываясь, ушла.
Когда заросли сомкнулись за спиной старухи, а ее шаги стихли, уже ничто до самого утра не тревожило тишину и покой Зачатьевского озера. И только на восходе солнца поднялся ветер, качая верхушки деревьев, и запели птицы, приветствуя новый день.
Глава 1. Брачный договор
Кабинет нотариуса был обставлен солидной и дорогой антикварной мебелью редко начала прошлого, а в основном более ранних веков. Но самым древним предметом здесь, казалось, был сам его владелец. Словно припудренные временем глаза Мстислава Ивановича, глубоко врезанные в изборожденное морщинами лицо, не выражали никаких эмоций, будто их уже ничем нельзя было ни удивить, ни порадовать, ни опечалить. И только едва заметное дрожание его высохших ручек, напоминавших птичьи лапки, свидетельствовало о том, что старик еще жив, а не превратился в экспонат из давно ушедшей эпохи, выставленный в музее в назидание потомкам.
«Или в мумию, забытую всеми и никому не нужную, кроме редких, выживших из ума, любителей древности», — с иронией подумал Иннокентий Павлович, удобнее устраиваясь на мягком стуле с изогнутой наподобие лебединой шеи спинкой, который мог бы украшать экспозиции Эрмитажа. — «Таких, как я».
Иннокентий Павлович Рымской был высоким грузным мужчиной, фигурой напоминавшим постаревшего борца-тяжеловеса, но сохранившим былую легкость и даже своеобразную грациозность движений. На вид ему нельзя было дать более сорока пяти лет, а когда он улыбался, то и сорока. Густые волнистые волосы с легкой проседью и нос с горбинкой выгодно подчеркивали его мужскую привлекательность. Одевался он солидно, дорого и со вкусом. Иннокентий Павлович мог быть душой любой компании в минуты хорошего настроения, но горе было тем, кто попадался ему под руку, когда он был раздражен или зол. Он любил подшучивать над людьми, иногда его шутки переходили в сарказм, и это было одной из немногих отрицательных черт его характера, которые могли бы быть поставлены ему в вину его недоброжелателями.
Но в эту минуту иронизировал Иннокентий Павлович, несомненно, над самим собой, а не над стариком. Он уважал, насколько был на это способен по отношению к другим людям, Мстислава Ивановича не только за его профессиональные качества, но также и за человеческие, зная, что тот никогда не предаст никого ради собственных корыстных интересов и сохранит в тайне цель его визита к нотариусу. А для Иннокентия Павловича это было сейчас важнее потерянного на общение с полуглухим и полуслепым стариком времени. Время он обычно ценил дороже всего остального на свете, понимая, что данная субстанция — это не часы и минуты, отмеряемые стрелками на циферблате его сверхдорогого Breguet, а жизнь, которая протекает слишком стремительно и безвозвратно, как горная река, и в нее никогда и ни за какие деньги не войдешь дважды. Иннокентий Павлович считал, что Гераклит был прав, утверждая это, даже если древнегреческий философ имел в виду нечто другое. Денег у Иннокентия Павловича было много, а жизнь одна, и первых с каждым годом становилось все больше, а второй — все меньше, и с некоторых пор это мучило его, заставляло по-настоящему страдать. Именно поэтому Иннокентий Павлович решился на самый глупый, по его мнению, поступок в своей жизни и пошел к нотариусу. Но ему нужен был не просто нотариус, профессиональный и бездушный, как машина, а человек, который понял бы его скрытую боль и страхи. Поэтому он пришел к Мстиславу Ивановичу, которого считал архаизмом, а в некотором роде даже и артефактом на фоне других его коллег. Но это был тот самый случай, когда давно вышедшая из употребления вещь ценится дороже новой, будь та даже предметом зависти многих желающих ею обладать.
Иннокентий Павлович потому и был так богат, что умел отделять зерна от плевел. Он никогда не льстился на блестящие побрякушки, понимая и принимая народную мудрость, что не все то золото, что блестит. По его мнению, Мстислав Иванович был бесценным золотым самородком, скрытым под толстым слоем пыли, которой его густо усыпали прожитые годы. Поэтому он прощал ему все странности, и даже Эльвиру, которую старик-нотариус взял в секретари, пригрев, по мнению Иннокентия Павловича, змею на