Читать интересную книгу Голубой ангел - Франсин Проуз

В классе наступила тишина. Что, кто-то задал вопрос? Свенсон ведь мог задуматься и потерять нить и вот сидит теперь, молчит, а студенты ждут, что будет дальше. Только начав преподавать, он хотел, чтобы весь класс в него был влюблен – на меньшее бы не согласился. Теперь он счастлив, когда удается провести урок без серьезного ущерба для психики.

– Так-с, – улыбается Свенсон. – О чем это мы? Я, кажется, отключился.

Студенты смеются – он прощен. Свенсон такой же, как они. Их преподаватели химии не отключаются или же не признаются в этом. Алкоголь и наркотики научили этих детишек тому, что такое провалы сознания. Присутствующие обмениваются понимающими полуулыбками, и Дэнни говорит:

– Может… может, обсудим мой рассказ?

– Да, конечно. Простите, – говорит Свенсон. – А каково ваше мнение? Что вам понравилось? Что тронуло за живое? – Долгая пауза. – Кто начнет?

Начнет? Желания нет ни у кого. Свенсон их не винит. Они похожи на мультяшных зверят, прислушивающихся к щебету птичек. Свенсон вырос в семье квакеров. Он умеет держать паузу. Наконец Мег Фергюсон говорит:

– Мне понравилось, что автор честно написал про то, что некоторым парням все равно – заниматься любовью с девушкой или трахать дохлую курицу.

– О! – восклицает Свенсон. – Начало интересное. Спасибо, Мег.

Предсказать заранее невозможно. Свенсон должен был бы догадаться, что Мег увидит в рассказе бесстыдное торжество фаллоса над беззащитной птичкой.

Мальчики никогда не отвечают Мег напрямую. Они дают высказаться какой-нибудь девушке посдержаннее, а уж потом вступают в бой. Застенчивая Нэнси Патрикис, влюбленная в Дэнни Либмана, говорит:

– Рассказ вовсе не об этом. Юноша любит девушку. А она его обидела. Вот он, так сказать, и вымещает это на курице.

– Вот оно! – оживляется Карлос. – Ты уж мне поверь, Мег, парни знают, в чем отличие секса с женщиной от секса с курицей.

– Да уж, подруга, постарайся в это поверить, – говорит Макиша. – Иначе всем нам туго придется.

– Прошу прощения, – вступает Свенсон. – Не могли бы мы отвлечься от обсуждения мужской сексуальной неразборчивости и вернуться к рассказу Дэнни?

– По-моему, это отвратительно. – Кортни Элкотт поджала губы, тщательно накрашенные бледно-розовой помадой и обведенные коричневым контуром.

Кортни – бостонская аристократка. Барби из Бэк-Бея [1], думает Свенсон. Ее макияж девочки из хорошей семьи, подчеркнуто модный стиль – таким ей видится протест против розовощеких юстоновских детей природы – безмерно раздражают Макишу и Клэрис.

– Отвратительно… – задумчиво повторяет Свенсон. – Может, что-нибудь… э-э… поконкретнее?

– То место, где описывается, что Дэнни сделал с курицей, – говорит Кортни.

Все замечают, что Кортни сказала «Дэнни», хотя героя зовут Райан.

– Райан, – поправляет Свенсон. – Персонаж…

– Да какая разница, – говорит Кортни.

– Разница есть, – возражает Свенсон. – Это имеет значение. Вряд ли Дэнни хотел, чтобы мы решили, будто он сам так поступил с курицей.

– Он наверняка думал об этом, – говорит Мег. – Иначе не писал бы.

– Подумать и сделать – разные вещи. – Свенсон ловит себя на том, что начинает вещать. – Авторы детективов – не убийцы. Не обязательно убийцы. Всякий раз, когда мы воспринимали персонажа как альтер эго автора, мы с вами попадали впросак.

Когда это мы попадали впросак? – думают они. И вспоминают: с рассказом Клэрис. Про маленькую девочку и уборщицу. Все смотрят на Клэрис, и та выходит из положения, возвращая класс к рассказу Дэнни.

– Мне рассказ… понравился, – говорит Клэрис. – Последняя часть очень уж неожиданная. Эта сцена на кухне, она непонятно откуда взялась.

Все согласно кивают – как всегда, когда говорит Клэрис. Их убеждают ее глубинная интуиция, авторитетность, здравомыслие. Свенсон вполне может отправляться домой – она и сама проведет занятие.

– В таком случае, – говорит Свенсон, – скажите, как сделать, чтобы последняя сцена не была такой шокирующей? Да, конечно, все, что случится, будет для читателя… сюрпризом. Но он должен быть правдоподобным, а не взявшимся непонятно откуда, как говорит Клэрис, – он по возможности цитирует своих студентов, это дает им позитивную установку: они чувствуют себя участниками совместного проекта. – Если, конечно, вы тоже считаете, что это взялось непонятно откуда.

– Точно не знаю, – говорит Нэнси. – Возможно, я бы как-нибудь изменила характер героя, чтобы читатель понимал: этот человек способен и на такое.

Вот это группа вполне может и поддержать. Что и требуется. Попробуйте увязать этого отщепенца, насильника птичек, с образом вполне нормального лонг-айлендского подростка, который в рассказе ведет свою подружку поесть пиццу. А она признается ему, что познакомилась со взрослым парнем, работающим в итальянской траттории на Манхэттене. Она говорит, что этот новый кавалер пригласил ее к себе в заведение и обещал угостить их фирменным блюдом – полентой с грибами («Ты же терпеть не можешь грибы», – говорит герой, и это лучшая фраза в рассказе) и мясом на углях.

– Сделай этого парня более жестоким, – предлагает Мег. – В пиццерии есть официантка? Пусть он ей нагрубит. И когда придет домой…

Свенсон бросает взгляд на Дэнни: у того вид слегка отупевший – как у каждого, чью работу обсуждают, тем более что по давней садистской традиции им в беседу вступать запрещено. Дэнни и вправду тот самый мальчик из рассказа. И официантке он никогда не нахамит.

– Таким вот мы представляем себе героя? – Свенсон кидает тонущему Дэнни соломинку. – Мелким пакостником? Или же…

– Послушайте! – перебивает его Нэнси. – А что… а что, если его подружка закажет себе в пиццерии курицу? Нет, лучше так: пусть тот, другой, закажет ей не мясо, а курицу! И когда мальчишка возвращается домой, когда… делает, это… с курицей, он по сути мстит и девчонке и тому взрослому парню…

– О, самое оно! – одобряет Карлос Остапчек.

– Так держать, подруга! – кричит Макиша.

– Интересно, – говорит Клэрис.

Остальные бурно выражают свое восхищение. Дэнни усмехается и бросает взгляд на Нэнси, которая улыбается ему в ответ. Дэнни уверен, что написал рассказ, который надо только чуточку доработать, и тогда его истинная сущность – творение гения – проявится. Ему не терпится отправиться к себе в комнату и занести все в компьютер.

Свенсон считает, что это убогая идея. Банальная, искусственная, схематичная. Дерьмо на уровне школы имени О. Генри. Ну кто заказывает в закусочной курицу, кто насилует куриные тушки лишь потому, что счастливый соперник работает в ресторане, где их подают? Хуже нет, чем когда весь класс настаивает на каких-нибудь губительных «поправках». В таких случаях Свенсон либо хранит гробовое молчание, либо берет на себя роль сноба и выпендрежника, который рад все испортить. Ну и что, что он преподаватель! Да кого интересует его идиотское мнение? «Все с этим согласны?» Ради бога, хоть кто-нибудь скажите же «нет»!

– По-моему, от всего этого несет дерьмом, – вступает высокий звонкий голос, и все оборачиваются на Анджелу Арго.

Анджела Арго после того, как в самом начале семестра все они, впервые войдя в класс, смущенно назвали свои имена, рта не раскрывала. Тощая и бледная девушка с ярко-оранжевыми и изумрудно-зелеными прядями в рыжих волосах, лицо тонкое, с острыми чертами, проколоты и уши, и губы, и брови; носит (несмотря на жару) черную кожаную косуху и полный арсенал браслетов, ошейников и цепей.

Свенсон побаивается тихонь. Одному Господу известно, что у них на уме. Но Анджела-металлистка превзошла всех. Никогда ни слова не проронит, только убийственно пожмет плечами или вздохнет красноречиво, вот и весь комментарий, но ее присутствие – как блеск фейерверка, полыхающего прямо посреди класса. Свенсон старается на нее не глядеть – из-за пирсинга. Сейчас она сидит и постукивает шипованным браслетом о стол.

– Анджела, вы хотите сказать, что, если переписать рассказ именно так, получится… дерьмо? – спрашивает Свенсон рефлексивно-иронично и рефлексивно-печально. Вдруг Анджела решит, что он ее передразнивает, и снова замкнется в молчании?

– Еще какое! – говорит Анджела.

В то же мгновение они чувствуют сейсмические толчки, у всех закладывает уши – это предупреждение, что через несколько секунд загудят колокола. Юстонские колокола расположены в куполе, как раз у них над головой. Беседа прерывается. Попробовали бы те преподаватели, которые так мечтают заполучить эту аудиторию и которые обычно слышат сладкий перезвон издалека, помучиться так каждую неделю.

Студенты машинально сверяют часы, после чего обращают робкие взоры на Свенсона, ждут указаний учителя, которого только что перебили эти бронзовые перезвоны. Свенсон иногда улыбается, иногда пожимает плечами или прицеливается и делает вид, что пускает в гудящие колокола пулю. Сегодня же он смотрит на Анджелу – не хочет терять контакт. Надеется, что, как только все стихнет, она продолжит с того места, на котором ее прервали, и спасет – Свенсон этого сделать не в силах – Дэнни, не позволит изуродовать его рассказ. Хуже будет, если Свенсону придется в одиночку пойти против коллектива, в очередной раз взять на себя роль всезнающего оракула… Да и что, собственно, он знает? Сам-то написал только два романа, последний из которых имел столь оглушительный успех, что и сейчас, спустя десять лет, ему все еще предлагают, хоть и гораздо реже, то выступить перед читателями, то рецензию написать.