Ну, сглазила в сердцах брошеная невеста обманщика. Так и что? Дурной глаз — как известно, свойство толка совершенно естественного и человеческой воли над ним нет. Придет кто глазливый в великое душевное волнение и расстройство — вот и проклянет безо всякого умысла, а единственно от избытка чувств.
Правда, колдуны нашего рода, Лихновского, над своим дурным глазом власть имели с колыбели. Да только ученые маги говорили иное — а им-то больше веры, чем всяким пустословам со злыми языками.
— Ты, Элюшка, охолони пoка, — зашла с другого боку довольная донельзя тетка. — Тот жених тебе надобен как корове седло. Семнадцать годков всего — успеется замуж. А с твоими деньжищами седая станешь — и то в очередь женихи выстроятся, толькo выбирай, кто справней.
Матушке ход теткиных мыслей по сердцу не пришелся — она едва о храмовый порожек не споткнулась, такие слова заслышав.
— Да что ты говоришь такое, Ганна Витольдовна! — воскликнула родительница моя. — Да как же можно, чтобы девице — и замуж не пойти!
Вот уж тетка-то супружество точно за благо великое не почитала. Глянула так на мать мою с насмешкой.
— Как сама захочет — так и пойдет. И ты ей не указ. Братец мне опекунство над Элькой отписал и состояние ее все в моей воле. Как скажу — так и будет.
И ведь ни словом не солгала отцова сестрица. Жену свою батюшка любил без меры, о чем все знали, а веры ей все ж не имел.
Характера матушка была преслабого, мечтательного, и, как батюшка говорить любил, много дури в ней водилось. Так что в завещании Збыслав Лихновский отписал матери моей щедрое содержание, домишко о трех этажах, коль будет охота заҗить одной, но и только. Все состояние досталось мне одной, а опекуном сделалась тетка. Она дела вести умела, норова была нашего, Лихновского, и меня любила, что родную дочку.
Так что если кто мог понудить меня к браку — то разве что одна тетка Ганна. На свадьбу с Рынским она согласилась скрепя сердце. Все ж таки жених был не совсем и пропащий, а что не так пойдет в жизни семейной, так вдовство — дело нехитрое.
— Я ей мать родная! — решила поупираться матушка заради порядка. Страсть ей как хотелось замуж меня выдать. Да не просто так — за шляхтича.
Сама-то она была их рода благородного. Да только отец ея до того проигрался, что приданого за матушкой и вовсе не дали. В чем в храм пришла — в том отец ее и взял. Сундуков-то с добром матушка не привезла, а норов шляхетный с собой прихватить не позабыла.
Вот и была ей охота, чтоб дочка ее снова на карете с гербом разъезжала. А за гербом-то матушка жизни и не видела.
— Ишь ты, — только и фыркнула тетка, да глазом недобро так зыркнула. А глаза-то у нее ведьминские, светлые — глядят недобро. — Надо бы тебе, Элюшка, мир посмотреть, себя показать, поучиться чему полезному спервоначала. Муж — дело наживное, да все ж выбирать надо с умом и умением. Поезжай в столицу, поучись там спервoначала. Еще брат мой покойный говорил, что хорошо б тебе в Академию поступит, сил-то колдовских немерено, надобно их к делу приставить. А батюшка твой был с пониманием.
«Не то что мать».
Нет, вот этого тетя Ганна не сказал, но так подумала, что даже не самая догадливая моя родительница поняла.
Не ладили они — матушка и тетка Ганна, как поговаривали злые языки, с самого батюшкиной свадьбы и не ладили. Не по нраву пришлась сноха отцовой сестре.
У ступеней храма подҗидал вoзок. Возница у нас был не дурак, все свадебные ленты скоренько содрал, все чин чином, чтобы ничто о сорванном венчании не напоминало.
— А и славно, панна Эльжбета, что так все вывернулось, — с полной убежденностью заявил возница Янек, помогая мне в возок подняться. — Несправный был жених, даром, что князь. Морда-то крысья! Как есть крысья!
Янек был в летах и отличался завидной основательностью. В доме нашем служил давненько и доверием пользовался полнейшим, оттого и не стеснялся говорить, что у него на уме. Матушке этакая вольность дворни страсть как не нравилась. Вот и сейчас на возницу зыркнула недобро. Мол, язык-то на привязи держать надобно.
Да только как бы маменькин взор Янека не жег, а только у тетки он был в великой милости.
Я с довольной улыбкой кивнула, с возницей соглашаясь. Что-то этакое и в самом деле проглядывало в худой физиономии ясновельможного князя Рынского, пусть и никто бы не взялся назвать его уродом. Матушке князь и вовсе крепко нравился, мне же… стерпится-слюбится.
Батюшка когда женился, все говорили, мол, невеста горькие слезы льет, а ничего, пятнадцать годков прожили.
— И то верно, — подтвердила тетка Ганнa, усаживаясь следом за мной. — Вот и думать о нем не след. Найдутся и получше. А этот… сам виноват.
На том и порешили.
Над словами тетки про учебу я крепко задумалась, до утра глаз не смыкала. А как петухи заголосили, так и решила — а и поеду. Чего тут жизнь проживать? Богатая я, лицом не дурна, так чего же так сразу и замуж рваться? Тетка Ганна вон сходила аж три раза, да что-то не понравилось. Да и матушка моя сама супружеской жизнью недовольная осталась. В общем… успеется замуж.
Тaк я тетке за завтраком и сказала — раз батюшка покойный желал, чтоб единственное чадо наукам магическим обучалось, то чаду перечить воле родителя не след.
Живой родитель, сиречь, матушка, правда, принялась причитать и возмущаться. Дескать не дело приличной девице во всяких этих ваших «акадэмиях» учиться, а от знаний так и вовсе один лишь вред и детки не родятся.
Тетка Ганна только очи горе возвела и молиться этак напоказ стала, прося избавить от благоглупости. Чай не за себя просила. Матушка то осознала и надулась, что мышь на крупу. Хотя она бы и без молитв теткиных надулась. Уж больно родительница моя на тетку серчала — и за власть, что та доме взяла, и за мое воспитание, что легло целиком на теткины же плечи.
Ну а что поделать? Была я у родителей единою дочкой, больше детей боги не дали. Α коли наследника мужеска полу на свет не появилось, то, значится, и девице надлежит стать покрепче. А то как же после дом вести? Да что там дом! Лавки, да мануфактуры, что по наследству достались — они ведь хозяйского пригляда требуют.