можно было собрать смерть в ладони как снег на леднике. Сквозь замершее, раскалённое до температуры солнца безмолвие неуловимо дохнуло холодом. Марк улыбнулся, наклонил голову сначала к одному плечу, затем к другому.
— Я — смерть, разрушитель миров, — он нараспев процитировал не то создателя атомной бомбы, не то многорукое божество, не то обычного человека, чьей мыслью заговорил бог.
С последним было вернее всего. Из горла вырвался хриплый и короткий смешок. Вот бы эпицентр оказался рядом с зеркалом. Может, сила его отчаяния, принявшая образ в несколько сотен килотонн ядерного заряда, смогла бы разбить грань между мирами, но так никогда не происходило. Его гнев прорывался на безопасном расстоянии, как будто он вышел в пустой парк и закричал со злости, чтобы никому не навредить и не помешать.
Он пошевелил пальцами, разглядывая ладонь сквозь плазму. Конечно, он знал, что произойдёт дальше, будь этот взрыв в обычном мире. Но здесь были свои правила. Иногда грибовидное облако застывало на горизонте, а потом вдруг сжималось до крупной поганки, словно устыдившись. Как сам Марк в далёком детстве, когда шёл по улице и слишком громко заговорил, а его тут же резко одёрнул отец, чтобы он не привлекал к себе внимание. После таких окриков он тоже всегда сжимался, словно действительно хотел стать незаметным.
Марк вздохнул и покачал головой — сегодня у него были другие планы. Он закрыл глаза. В мыслях настойчиво крутилась пара строк из старенькой песни. “Останусь пеплом на губах, останусь пламенем в глазах”. За прикрытыми веками он увидел снежные вершины Хинтертукса, покрытые инеем высокие ели и альпийские домики. Марк снова улыбнулся и театрально взмахнул ладонью, снимая с паузы ядерный взрыв.
Он выпадет радиоактивным пеплом в несуществующем мире, а потом снова станет мёртвым собой.
Новая жизнь разбудила его пением птиц. Марк проснулся на деревянных мостках над тихой заводью. Сонно потёр глаза, словно лежал в кровати в своей квартире в новостройке на окраине Москвы. Вместо городского шума утреннюю тишину вспарывали пронзительные крики стрижей. Солнце ещё только раскрасило горизонт в алый. Над травой на берегу стелилась лёгкая дымка. Она стекала к озеру и превращалась в образы. Марк подполз поближе к краю мостков и заглянул в воду. Там он увидел отвратительные картины прошлого, застывшие в зеленоватой глубине. Последние моменты жизни навсегда останутся с ним — грязные, страшные и болезненные. Смерть травмировала сознание так, что даже мёртвым Марк до сих пор ощущал ужасные последние минуты своей жизни.
— Зачем… — в сотый или даже тысячный тихо произнёс он. — Зачем всё это?
Марк опустил руку и ударил ладонью по воде. Поверхность озера неохотно пошла рябью, словно вместо воды всё заполнило тягучее желе. И злость внутри Марка ворочалась такая же неохотная, уставшая. У него больше не было сил злиться, кричать или пытаться вырваться. Он хотел закрыть глаза и исчезнуть. Умереть. Перестать существовать. Но смерть его уже забрала, а забвение всё не приходило. В такие минуты особенно горького отчаяния он прятался в самом странном уголке этого несуществующего места. В нём Марку удавалось притвориться, что он не один.
Чтобы добраться до сада, как обычно, надо было пройти безумный мир насквозь. Тот словно понимал, что Марк ищет убежища и покоя, и заставлял его сначала пробраться через страхи и кровь. Стоило подумать про уголок с алыми цветами, перед ним возникла дверь. Из ниоткуда — как в артхаусном фильме. А Марк, как главный герой киноленты без режиссёра, открыл эту дверь и шагнул в проём.
Первой на пути всегда была обитель с безумным чаепитием. Он уже приготовился услышать детский смех, скрип пластинки и стоны умирающей женщины, но вместо уже знакомой комнаты оказался в пустой бетонной коробке недостроенного дома. Кольнуло тоскливым узнаванием — это же его квартира. Чуть больше года назад, когда Марк поверил в себя и рискнул влезть в ипотеку. Детство и юность в однушке с родителями, универская общага, съёмные комнаты вырастили мечту когда-нибудь жить в большой квартире. Обязательно своей. Без тесноты и необходимости с кем-то её делить. Если только с собственной семьёй, когда Марк ей наконец обзаведётся.
В родном городке в области за такие деньги можно было выкупить целый этаж. Он даже родителям зачем-то соврал и сказал, что купил студию. Как будто то ли стыдился, то ли боялся какого-то осуждения. Словно внутри так и сидело подсознательное “не надо выделяться”, от которого он пытался избавиться.
Вспомнились подколы бывших одноклассников, когда те узнали, что у него квартира в ипотеке.
“Студия что ли? А чё, сейчас же модно… как их там… опенспейсы. Сидишь на толчке и присматриваешь, не выкипел ли супчик”.
Марк благоразумно промолчал. А если бы был чуть дальновиднее, заметил бы зависть. Плохо скрытое раздражение к человеку, которому удалось шагнуть чуть дальше и добиться больше, чем смогли остальные. А он увидел всё, только когда крепкий алкоголь снял последние ограничители.
Он прошёл по пустой серой квартире. Пахло цементом и сыростью. Снаружи выл ветер, а вдалеке, скрытый белым покрывалом февральской метели, грохотал проходящий поезд. Марк печально улыбнулся и подошёл к окну. Через пару месяцев он поставит здесь письменный стол, вдохнёт жизнь в новую квартиру и напишет немало историй под приглушённый стук колёс, шум дождя по подоконнику. Едва ли его книги надолго переживут своего создателя. Скорее всего, сразу забудутся. Кто-то его страшные истории вообще не считал литературой. Так, бумагомарание и трата времени. Конечно, ему было далеко до того же Казимира Дементьева, про чей новый роман говорили из каждого утюга. Марк покривил бы душой, сказав, что не завидует более успешному коллеге по цеху. Но это была нормальная зависть, идущая рука об руку с искренней радостью за именитого писателя, который несмотря на долгое затишье и назойливые слухи о смертельной болезни, вернулся к творчеству, живой и здоровый. Да и тупо было гнаться за чужим успехом, если Марк писал редко и совсем другое. Ему нравилось пощекотать читателям нервы ужасной байкой. Разве он мог подумать, что сам станет героем бесконечной крипипасты? Такой же безжалостной, как его истории.
Марк провёл по шероховатой поверхности бетонной стены. Будут ещё ремонты соседей, назойливый стук и грохот дрели. Будут долгие ночи с Элиной, пока они не разойдутся из-за тупой ссоры и не успеют помириться. В этой квартире он проживёт немало хороших и плохих дней, прежде, чем в последний раз съездит в маленький родной городок.
Двери, через которую он попал в новостройку, уже не было.