Однако позиция Редакционной комиссии, выраженная в издании г., нашла поддержку в судебной практике. Так, Комиссия по составлению проекта Гражданского уложения отмечала, что еще в г. в одном из решений Уголовного кассационного департамента указывалось, что под бесчестьем надо понимать как обиду, так и неимущественный вред, производимый ею[5].
Такое понимание термина закрепилось не только в судебной практике, но и в теории российского гражданского права. Например, В. И. Синайский раскрывал понятие бесчестья как причинение вреда посредством нанесения личной обиды или оскорбления[6]. Нравственный вред, согласно данному подходу, возникает как продукт личной обиды или оскорбления, содержанием которых может быть невиновное осуждение, похищение замужней женщины, нарушение чести и т. д.
Однако, указывая на то, что нравственный вред – это один из необходимых признаков бесчестья, российские юристы XIX в. не давали его определения. Дальнейшее развитие института неимущественных отношений требовало раскрытия понятия нравственный вред, т. е. выделения существенных параметров, входящих в его содержание. Это и было сделано авторами Проекта Гражданского уложения России.
В первую очередь был использован термин боль, который далее трансформировался в более широкое понятие физические страдания, хотя в то время под ними понимались только переживания, испытываемые лицом от нанесенного телесного повреждения. Применялся также термин страдание, трактовавшийся не только как результат физического вреда, но и, например, противозаконного лишения свободы и т. п. В итоге, в Проекте Гражданского уложения России появилось суждение о том, что удовлетворению подлежит не только имущественный вред, но и вред нравственный, «не имеющий имущественного значения, например, физические и нравственные страдания (курсив наш. – Б. Т.), проистекающие от телесных повреждений, лишения удобств жизни и т. п.»[7]. Это можно считать предпосылкой последующего формирования содержания понятия «моральный вред».
Следует отметить, что ст. 1092 Проекта Гражданского уложения России, призванная регулировать возмещение нравственного вреда, не содержит его определения. Приведем для примера такой текст: «В случаях причинения телесного повреждения, в особенности же обезображения, равно как в случаях лишения свободы или нанесения оскорбления, суд может, в особенности при злонамеренности виновного, назначить пострадавшему денежную сумму по своему усмотрению, хотя бы сей последний не понес никаких убытков (нравственный вред). Право на получение такого вознаграждения не переходит к наследникам пострадавшего и не может быть уступлено другому лицу»[8].
Однако Редакционная комиссия по составлению Проекта, давая в своих комментариях вышеприведенное определение нравственного вреда, как бы отвечала на существующие возражения противников данного института.
Приведем одно из таких возражений, включенное в Свод замечаний, составленный по итогам обсуждения Проекта. Оно характеризуется тем, что аккумулирует все основные аргументы юристов, негативно воспринявших нормы статей, регулирующих «неимущественные отношения». «Установление права потерпевшего от преступления лица требовать от виновника преступления денежного вознаграждения за понесенный нравственный вред, как это делает Проект (1092 и 1093 ст. ст.), права, имеющего весьма шаткие теоретические основания, так как нравственные блага по существу своему не могут иметь денежного эквивалента и проектированное вознаграждение, нисколько не удовлетворяя поруганных истинных нравственных чувств, скорее в состоянии их унизить, – не может быть признано желательным чисто с практической точки зрения, ибо, тогда как люди, дорожащие своими нравственными достоинствами и особенно чувствительные к нравственному вреду, едва ли согласятся на публичную денежную оценку их чести вообще и специальной женской чести в частности, – люди, не особенно дорожащие своей личной неприкосновенностью и честью, наоборот, в видах материальной выгоды пойдут навстречу нарушениям прав их личности, и таким образом им будут даны возможность и повод обратить охраняемое законом нравственное благо в источник легкой для них наживы, незаметно для постороннего глаза торгуя ими. Помимо этого введение института денежного возмещения нравственного вреда не может не повлечь за собою и учащение случаев ложных обвинений. Ввиду изложенного 1092 и 1093 ст. ст. проекта следовало бы исключить. (Чл. Усть-Медвед. Окр. Суда Д. И. Мерный)»[9].
Примененная составителями Проекта формула определения нравственного вреда позволяла разрешить эти проблемы, делая акцент на измерении страданий, а не на оценке чести и достоинства пострадавшего лица. В этом отношении она оказалась как бы ключевой. Снимался вопрос и о недобросовестности отдельных лиц, которые могли бы воспользоваться нормами данного института в корыстных целях, так как суд решал вопрос о наличии страданий у потерпевшего, а не просто принимал во внимание факт противоправного вторжения в духовную сферу личности. Такая позиция нашла поддержку и у правоведов. Так, И. А. Покровский отмечал: «Есть ли в данном конкретном случае подлинный нравственный вред или же только спекуляция на получение денежной суммы, разобраться в этом – естественная фактическая задача суда. Во всяком случае опасение подобных единичных неблаговидных притязаний не может служить основанием к тому, чтобы оставить без внимания все подлинные нравственные страдания людей. Без охраны нематериальных благ правовая защита сплошь и рядом окажется простой насмешкой»[10].
Важно подчеркнуть, что на позицию авторов Проекта нового Гражданского уложения России оказал влияние не только опыт зарубежных законодательств, но и специфика национального права. Негативной реакции на введение в России института морального вреда способствовало то, что выплата бесчестья за оскорбление по отечественному уголовному закону была альтернативной мерой ответственности по отношению к уголовному наказанию за данное преступление. Потерпевшему предоставлялось право выбора способа удовлетворения личной обиды.
В то же время сам процесс выбора побуждал оценивать его мотивы. Общественное мнение склонялось в пользу уголовного наказания, считая его более приемлемым способом заглаживания душевных переживаний. Напротив, выбор в пользу денег сопоставлялся с продажей доброго имени. Довольно эмоционально по этому поводу на одном из судебных процессов по делу об оскорблении личности высказался Ф. Н. Плевако: «Есть у нас пословица, что иногда надо бить рублем, а не дубьем. Эта горькая истина об относительной тяжести кары высказана теми, кто забит жизнью до нечувствительности духовного бича и кто тяжким путем добывает себе заработную плату, связывая с каждой копейкой капли кровавого пота»[11]. В комментарии к Проекту давалась аналогичная оценка: «Ныне действующий закон (ст. 668 и 669 т. X ч. 1 и п. 2 ст. 138 Уст. Наказ., налаг. Мир. Суд.) лишает того, кто просит о взыскании бесчестья, права требовать наказания оскорбителя, так что лицо, предпочитающее взыскать в свою пользу денежную сумму вместо привлечения виновного к уголовной ответственности, действительно не может быть признано уважающим свое нравственное достоинство»[12].
Понятно, что такие общественные установки не способствовали популярности денежной формы вознаграждения за бесчестье, и, в частности, этим объяснялось незначительное количество исков такого рода, особенно со стороны образованных и состоятельных людей. В Проекте нового Гражданского уложения предполагалось выплачивать денежную компенсацию за личные обиды независимо от возможности уголовного преследования. В общественное сознание внедрялся этический постулат о том, что одно лишь уголовное наказание за оскорбление не может обеспечить полное удовлетворение оскорбленного. В доказательство приводились доводы, во многом не потерявшие актуальности и до сих пор: «Бывают обиды, и в особенности клеветы, которые, подобно неизгладимому обезображению на лице, надолго и даже навсегда оставляют более или менее заметные следы как во внутреннем чувстве оскорбленного, так и в общественном мнении. Лицо, подвергшееся, например, клевете, не может предъявлять каждому приговор суда о наказании виновного в доказательство лживости распространенного о нем слуха, хотя многие, до которых дошел такой слух, часто не знают о последовавшем по суду восстановлении доброго имени оскорбленного. Вследствие сего опозоренное клеветой лицо, кроме переносимых им нравственных страданий, нередко лишается возможности получить занятия, вступить в брак и вообще терпит даже имущественный вред, который не может быть предвиден и доказан во время преследования клеветника и который наступает иногда уже после истечения давности на предъявление исков о вознаграждении. Подобные же последствия могут иметь и простые обиды. Таким образом, приговор суда об осуждении за обиду или опозорение, несмотря даже на возможность опубликования такого приговора (ст. 1047 и 1536 Улож. Наказ., ст. 469 Проекта Угол. Уложения), не всегда может служить достаточным удовлетворением оскорбленного».[13]