Читать интересную книгу Белая береза - Михаил Бубеннов

Отступая с частью, Андрей прошел уже много больших и малых селений и всюду видел одно: бросая род ные места и жилища, бросая все, что дорого сердцу, на род беспокойными толпами, проклиная фашистов, в без утешном горе уходил на восток. По всем дорогам, по всему бездорожью, где пришлось проходить, Андрей видел встревоженный люд, искавший спасения от врага. Но только вот сейчас, увидев, что делается в родной Ольховке, он почувствовал всю тяжесть беды; будто вот отсюда, с высокого Ольховского взгорья, он вдруг — на мгновенье — увидел широкие просторы родной страны. "Наши-то как же? Может, тоже уже собрались? — неожиданно подумал Андрей. — Застану ли?" Эта мысль подстегнула его. Он пошел быстро, как только мог, размахивая пилоткой, оглядываясь по сторонам и с детской взволнованностью охватывая взглядом привычные приметы своей деревни.

Комбат Лозневой, ехавший шагом немного позади, долго не спускал взгляда с Андрея. За неделю отступления было уже несколько случаев, когда солдаты отпрашивались у него "забежать домой". Он не видел других людей, которые бы с такой тревогой, тоской и мольбой говорили о доме. Это всегда вызывало у Лозневого невеселые мысли. Обернувшись к вестовому, он спросил:

— Видишь, как несет его?

— Как ветром! — певуче ответил вестовой.

— Забыл и о войне, а?

Тронув коня, Костя поравнялся с комбатом. Вестовой был светленький, совсем молодой паренек. Он не успел еще по-мужски окрепнуть в плече, и пухловатые губы его еще хранили веселое юношеское тепло. Улыбаясь во все лицо радостно-простецкой улыбкой, он ответил весело и простодушно:

— Какая тут война! До нее ли?

— А в деревне… видишь, какая паника?

— Как не видать? Бежит народ!

— И армия и народ, — мрачно уточнил Лозневой.

…Двор Лопуховых стоял на восточной окраине деревни, над крутым склоном взгорья. Отсюда Лопуховы раньше всех односельчан могли видеть, как поднимается над дремучим ржевским полесьем отдохнувшее за ночь солнце. Почти все на дворе было поставлено в недавние годы. Просторный пятистенный дом под тесовой крышей только слегка посерел от времени, ветров и дождей. На его карнизах безмятежно сидели, охорашиваясь и поглядывая в небо, белые голуби.

Еще издали Андрей понял, что дом не брошен, как другие в деревне, и с пригорка, оборачиваясь к Лозневому, тяжко передохнув, крикнул:

— Дома! Захватили!

И тут же бросился вперед, распахнул ворота…

— Марийка!

Из глубины двора донесся исступленный женский крик. Придержав коня у изгороди, Лозневой глянул на двор. На высоком крыльце стояла молоденькая женщина — легкая в стане, черноглазая, в простеньком вишневом платьице. Несколько мгновений она растерянно, порывисто прижимала руки к высокой груди, затем опять крикнула и бросилась с крыльца — и не обняла, а обессиленно повисла на широких плечах шагнувшего к ней Андрея. "Жена! понял Лозневой. — Черт возьми, какая красавица! И как любит, а? Как любит!" Он замер в седле и еще несколько секунд не мог оторвать от нее изумленного взгляда.

На крыльце показалась дородная пожилая женщина в серой шерстяной кофте. Торопко, но боязливо спускаясь по ступенькам, она заголосила:

— Господи, Андрюша, сынок!

Из-за угла сарая выскочил белокурый мальчуган, сразу видно — крупной лопуховской породы. Он глянул на Андрея, который все еще обнимал жену, и закричал на весь двор:

— Бра-атка!

Все обступили Андрея. Встреча с семьей враз преобразила его: с обветренного и загорелого лица не сходила улыбка, а в тихих родниковых глазах было полным-полно весеннего солнечного света. Все родные обнимали его, шумели вокруг, плакали, не замечая чужих людей у ворот. Даже черный дворовый кобель, злой на вид, позабыв о своем долге, с визгом носился около столпившейся семьи.

— Ну, будет, будет! — уговаривал Андрей родных. — Чего ж вы ревете-то?

Спешившись, Лозневой передал Косте поводья и плеть, снял фуражку, обтер платком сухое лицо и слегка поправил пальцами над лбом помятые пепельно-ржавые, словно бы линялые волосы. Взглянув еще раз на Марийку, шепотом сказал Косте:

— Не зря он бежал!

— Молния! — поняв его, восхищенно ответил Костя.

Первым спохватился пес Черня. Почуяв чужих, он оглянулся на ворота, коротко взлаял. Поняв, что комбат наблюдает за встречей, Андрей начал смущенно и ласково отстранять родных:

— Ну, будет же, будет! Отец-то где?

— А-а, отец! — И Марийка свела брови.

— Что такое? Где он?

— Вон, на огороде…

— Что у вас тут? — с тревогой спросил Андрей.

— Да ничего, ничего, — заспешила Мать и тронула за плечо младшего сына. — Сбегай, Васятка, скажи… Оглох он там, что ли?

Андрей догадался, что в доме произошла какая-то ссора, и остановил брата:

— Погоди, Васятка, я сам схожу… — Обернулся к воротам. — Товарищ комбат, что ж вы стоите? Идите сюда. Мама, Марийка, это наш товарищ комбат! Принимайте, а я схожу на огород…

Увидев Марийку совсем близко перед собой, Лозневой неожиданно подумал, что все в ней ему знакомо: и черные тугие косы, уложенные венком на гордой голове, и освещенное живостью красивое, мягкое лицо, с легким заревым румянцем под загаром, всегда готовое к улыбке, и по-детски припухлые губы, и темные, поблескивающие от счастья глаза. Где-то и когда-то он видел ее, и видел очень часто. Но где? Когда? Может быть, только мечтал видеть такую, как она? Лозневого даже смутило это внезапное впечатление от встречи с Марийкой. Опуская перед ней глаза, он приветливо тронул козырек фуражки.

— Мир вашему дому, хозяйки!

— Милости просим, — поклонилась Алевтина Васильевна.

А Марийка окинула гостя быстрым взглядом и, сама не зная отчего, ответила ему насмешливо и дерзко:

— Какой же мир? Война вон глядит в ворота! — Она резко отвернулась и пошла в дом. — Воевали бы лучше!

— Господи, Марийка! — заволновалась Алевтина Васильевна.

— Остра на язычок! — смущенно заметил Лозневой.

— Не дай бог!

Лозневой проследил, как Марийка, не оглядываясь, медленно поднялась на крыльцо, плавно пружиня мускулы высоких смугловатых ног, обутых в легкие домашние башмачки, и перед дверью в сени, словно отбиваясь от навязчивой мысли, встряхнула правым плечом и гордой головой. И, когда она, так и не оглянувшись, скрылась в сенях, Лозневой сказал еще раз, но уже с ноткой озадаченности в голосе:

— Да, остра!…

…За сараем, в углу огорода, под раскидистой рябиной, сплошь покрытой зловещей краснотой увядания, виднелась яма, а рядом с ней желтела куча земли. Из ямы летели влажные глинистые комья. Андрей сразу догадался, что отец не в духе. "Эх, и что ж они поругались-то?" — подумал он, шагая через посохшие огуречные гряды. Заслышав поблизости шаги, отец Андрея, Ерофей Кузьмич, прервал работу, разогнулся в яме и, понимая, что идет кто-то из своих, спросил ворчливо:

— Там кто? Что там такое, на дворе?

— Это я тут, — отозвался Андрей, подходя к яме.

— Никак Андрей, а? Ты, что ли?

Как и все в доме, Ерофей Кузьмич был и удивлен и обрадован неожиданным приходом сына, но все же, разгоряченный какой-то мыслью, не выпустил из рук лопаты и не вылез из ямы. "Дорою, — подумал, — тогда и вылезу". Плечистый и дюжий, в запотелой на спине синей просторной рубахе, без пояса, он стоял в яме, вскинув русую широкую бороду, какие мало носят нынче, и хмуро щурил быстрые серые глаза. Осмотрев сына в непривычной военной одежде и, должно быть, втайне сделав о нем какие-то заключения, он вздохнул коротко и тяжко:

— Ну, отвоевался, что ли?

Андрей присел у края ямы.

— Отходим пока.

— А потом?

Андрей подержал на ладони комок прохладной земли и, медленно сжав пальцы, раздавил его. Ответил неторопливо и глуховато:

— Потом должны обратно…

— Обратно? А скоро ли?

Не ответив, Андрей некоторое время задумчиво смотрел на рябину; солнечный свет трепетал на ее красноватой листве и гроздьях ягод.

— Яму-то зачем?

— Для добра, — неохотно ответил отец.

— А сами?

— Что ж сами?

— Уходить-то… когда?

На этот раз некоторое время молчал Ерофей Кузьмич, и Андрею показалось, что он, опираясь о черень лопаты, поглядывает из ямы, с трудом сдерживая раздражение. Дышал он всей грудью, и у него широко раздувались подвижные ноздри.

— А куда идти? — заговорил он вдруг, как всегда, шумливо, хотя и не хотел так разговаривать с сыном при этой встрече. — А ну, скажи-ка сам: куда? На кудыкино болото? От дому-то?

На лице Андрея блеснули бисеринки пота. Обтирая лицо пилоткой, Андрей оглянулся по сторонам, словно ища кого-либо, кто смог бы вместо него продолжать разговор с отцом. Мимо огорода, вниз по склону взгорья затарахтели телеги, а вплотную около изгороди, крикливо разговаривая, прошли цепочкой женщины.

— Все одно, — промолвил Андрей тихо, — уйти бы надо. Все вон колхозники уходят.