На этот раз он не забыл о плаще — несмотря на солнечный свет, пробивавшийся из-за туч, промозглая сырость никуда не девалась и вряд ли собиралась исчезнуть до двух часов дня. Тэйлос, уже наказанный коварством погоды с утра, больше не шёл у неё на поводу.
***
Мистер Грюнвальт встретил Тэйлоса прохладно. У него, видимо, было множество дел, так что он даже не просмотрел заметку как следует, да и другим материалам не уделил внимания.
— Слышал, — сказал он как бы между прочим, отдавая папку подбежавшему мальчишке, который здесь был вместо курьера, — что у тебя были проблемы.
— Ничего такого, просто неудачная ставка, только и всего, — отмахнулся Тэйлос.
— Настолько неудачная, что ты отдавал деньги самому… — он не назвал имени, только хмыкнул. — Поосторожнее с этим, или на твоё место придётся находить другого писателя.
— Всё уже улажено, — Тэйлос старался не показать своего волнения, вот только ладони вспотели.
— Хорошо, если так… — и Грюнвальт словно потерял к нему интерес.
Тэйлос помялся немного, но потом всё-таки решил уйти. Жалованье в любом случае отдали бы не прямо сейчас.
Осведомлённость босса его немного расстроила, потому он шёл по улице совершенно бездумно, не глядя по сторонам. Прохладный ветер, совершенно уже не августовский, теребил полы его плаща и норовил отобрать цилиндр. Мостовая, уже просохшая от утреннего дождя, всё ещё пахла сыростью.
Чтобы отвлечься от тягостных мыслей, Тэйлос представил, как уже скоро все дороги запорошит прелой листвой, дворники будут переругиваться из-за территории, а дождь станет идти почти каждый день, лишь изредка сменяясь ясным до кристальной прозрачности днём, когда синева небес кажется особенно пронзительной.
Так он дошёл до кладбищенской ограды, пропустив подъездную дорожку к дому, где снимал комнату. Ворота были заперты, но маленькая калитка стояла распахнутой и почти уже вросла в землю, потому что кладбищенский сторож не желал её запирать. Его сторожка, служившая ему и домом много лет, стояла на территории кладбища, и это способствовало появлению у него своеобразного понимания мира.
Тэйлос не раз беседовал с ним. Старик Джонатан знал много историй — мистических и не слишком, помнил едва ли не каждого покойника за последние тридцать лет и мог с лёгкостью водить по кладбищу экскурсии для любопытных. Впрочем, Тэйлос не расспрашивал его о тех, кто нашёл покой под могильными плитами. Чаще они беседовали о живых.
«Мальчик мой, — не раз говаривал Джонатан, — нигде, кроме кладбища, человек не раскрывается настолько полно. Само то, как он входит на территорию, уже скажет знающему многое… Например, ты до сих пор в обиде на мать, потому её могила стоит неубранной который год. Я ставлю ей цветок в день рождения, знаешь ли…»
И Тэйлос, пристыженный, шёл к могиле матери, долго стоял над ней, рассматривая скорбного ангела, чьи крылья изъело сыростью, а ступни укрыл мох.
Сегодня он тоже решил не возвращаться домой, а сначала взглянуть в печальный каменный лик. Это почему-то его успокаивало. В очередной раз посетовав, что забыл о цветах, Тэйлос в нерешительности замер у сторожки. Джонатан, видимо, заметивший его через пыльное стекло, выглянул из-за двери.
— Опять без цветов? — спросил он спокойно. — Стало быть, забрёл просто так.
— Ноги сами привели, — Тэйлос пожал плечами. — Она же не будет в обиде… Она столько лет мертва.
— Не встречал я здесь обиженных среди них, — Джонатан кивнул на ряды могил. — Поговаривают, конечно, всякое, но у нас спокойно.
Тэйлос усмехнулся шутке.
— Я зайду к тебе на обратном пути, Джо, — пообещал он и двинулся вглубь кладбища. Он помнил ещё имена тех, кто ушёл совсем недавно, и теперь почему-то опасался увидеть их свежие холмики, укрытые траурными цветами и венками, перевитыми лентами со скорбными пожеланиями.
На кладбище всегда было ветрено, как будто этого пожелали сами покойники, точно им нравилось, как шелестит листва или как подвывают порывы ветра в голых ветвях. Сейчас среди трав ещё встречались цветы, а деревья стояли зелёными, но Тэйлосу мнилось, что сентябрь уже запорошил листвой гранитные плиты и уснувших ангелов, скорбных дев и крыши склепов.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Он шёл по дорожке, присыпанной сероватым речным песком, и ему казалось, что мать ступает рядом, будто у них прогулка, а кладбище всего лишь парк. Ему не хотелось говорить, как никогда не было желания обсуждать что-либо с ней ещё при жизни, но он был благодарен незримому призраку за то, что было с кем разделить одиночество.
Наконец он остановился над могилой, в который уже раз прочёл имя — Лилиана Торртон. Он носил громоздкую фамилию отца — Эксвилберг, но мать не сменила своей. Эта загадка так и осталась загадкой. Впрочем, как и личность отца.
Тэйлос снял цилиндр и чуть поклонился безразличному ангелу. Он не раз слышал, как люди беседуют с могилами или памятниками, но сам обратился к матери беззвучно, словно опасался, что кто-то примет его разговор за признак душевного нездоровья.
«Я запутался, — объяснял он ей. — Был неосторожен, пришлось отдать все сбережения… И теперь меня, кажется, считают потерянным человеком. Но ты бы сказала, что мне не стоит их слушать».
Не сказала бы. Лилиана Торртон отругала бы его, на чём свет стоит. Но не это сейчас нужно было Тэйлосу. Он смахнул с лица ангела паутинку и снова замер, глядя на зелёную траву, укрывшую могилу.
Мать покинула этот мир, когда ему исполнилось шестнадцать, с той поры уже минуло десять лет, и Тэйлос не раз ловил себя на удивительной пустоте, точно её смерть не оставила ему ни облегчения, ни боли. Но именно сейчас хотелось, чтобы пустоту наконец подменило какое-то иное чувство.
В сущности, неделю назад он не сделал ничего плохого, всего лишь робко попытался провернуть то же самое, что делали многие, — выиграть больше, вынудив остальных поставить на заведомо проигрышную лошадку. Однако его неопытность в этих делах подвела и… Вот теперь он потерял почти всё, что долгие годы копил.
Тэйлос поморщился от воспоминаний и снова перевёл взгляд на ангела. Он ещё помнил, как выбирал его — мать оставила достаточно средств на свои похороны, и он не поскупился, потребовав эту статую в качестве памятника. Тогда многие качали головами, ведь хватило бы и простого камня, пусть не изящного, но добротного напоминания о том, что некогда Лилиана Торртон топтала эту землю.
Лик ангела был пуст, как и душа Тэйлоса. Каменная скорбь на поверку обернулась безразличием. Но всё же этот компаньон, навеки застывший на могиле матери, казался ему лучше простых камней, у которых и вовсе не было никакого взгляда.
— Слышал, ты проигрался, — скрипучий голос Джонатана разнёсся по кладбищу вороньим криком. Поднимался ветер — совсем не летний.
— Слухи расходятся быстро, — Тэйлос обернулся к нему. — Но я больше не собираюсь повторять этой ошибки.
— Похвально, — Джонатан забил трубку и закурил, отчего над могилами потянулся терпкий сизый дымок. В иные дни Тэйлосу казалось, что этим дымком пропиталось всё кладбище.
Наверное, нужно было что-то сказать или как-то оправдаться, но Тэйлос не желал этого, потому лишь упрямо отвернулся к могиле, вперившись взглядом в молчавшего ангела.
— Все будут ждать, что ты попробуешь отыграться, — добавил Джонатан позже. — Все судачат между собой, хотят знать, есть ли у тебя… — он замялся, точно подбирая слова, — хоть капля мужественности.
— Именно поэтому я не собираюсь ставить ещё, — слишком резко сказал Тэйлос. Так вот чего все ожидают! Проверка на мужественность, хах!
Конечно, раньше его никто не видел ни на скачках, ни на гонках, но он вовсе не собирался начинать играть, чтобы доказать, что наконец-то стал не мальчиком, но мужем. Сплюнув, Тэйлос постарался взять себя в руки, потому что гнев неизвестно на кого поднялся в груди, заставляя голос разума смолкнуть.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Не пойми меня неправильно, — снова заскрипел Джонатан, попыхивая трубкой, — но раз уж ты однажды сунулся в это болото, придётся сделать это опять. Попытать удачу.