В поезде против меня — пожилая пара. Они тихо разговаривают между собой по-русски. По-видимому, эмигранты. Я пытаюсь вступить в разговор. Они односложно отвечают. Переглядываются и выходят на следующей остановке.
Поезд мчится дальше. Выскакивает из-под земли и стучит по эстакаде. Серебристая Сена. Поезд грохочет по мосту. На середине реки — островок, узкая полоска земли. Мост опирается на нее своими ногами. Островок представляет собою аллею, по обе стороны которой бетонные плиты уходят в воду. На скамейке сидит мама с книжкой, я копошусь внизу у воды. Так было 40 лет тому назад.
Поезд врезается в зеленую гущу противоположного берега. Станция «Пасси». Часть ее — под землей. Другая часть висит в воздухе. Я выхожу из метро. Иду по своим следам, которые я когда-то оставил на этом тротуаре. Я иду к тому дому, где мы жили на улице Ренуар. Я не узнаю этой улицы. Когда-то она была узенькой и извилистой, обсаженной маленькими домами. Сейчас — это широкий и прямой проспект. Однако уже через квартал он превращается в старую улицу Ренуар. Реконструкция коснулась лишь начала улицы. На углу улиц Ренуар и Аннонсиасьон наш дом: улица Ренуар, 48-бис. Он такой же, каким был раньше.
Я останавливаюсь на противоположной стороне улицы. Вдоль всего пятого этажа тянется узкий каменный балкон, немного расширяющийся на обоих концах. На этот балкон выходят двери нашей квартиры. Слева направо: столовая, гостиная (необходимая принадлежность каждой парижской квартиры в те годы), спальная, кабинет. Детская комната, в которой жили я, Никита и Юлия Ивановна, так же, как и кухня, находится в глубине квартиры и выходит окнами во двор.
Я стою и как зачарованный смотрю на темные окна нашей квартиры. Вот в кабинете зажегся свет. Здесь когда-то был начат роман «Хождение по мукам», написаны рассказ «Приключения Никиты Рощина» и многое другое. Свет зажегся в спальной и погас в кабинете. Кто-то ходит по квартире. Он не знает, что я стою внизу и стерегу ее прошлое. За моей спиной, утопая в саду, домик Бальзака, в котором он вместе с графиней Ганской провел последние годы своей жизни.
Случилось так, что наш дом постепенно оказался заселенным эмигрантскими семьями. В квартире под нами поселился художник Ремизов. Еще ниже жил Константин Бальмонт с женой и дочерью Миррой. Я еще раз приду сюда днем, попрошу консьержку пустить меня в нашу квартиру. Я скажу ее хозяевам: «Разрешите пройти по вашим комнатам. Здесь я жил, когда мне было 10 лет. Здесь работал известный, наверное, вам писатель Алексей Толстой».
Я с трудом отрываю ноги, которые как будто приклеились к тротуару. Прошлое часто держит нас в железных объятиях, из которых трудно вырваться.
Я стою на улице Аннонсиасьон. В доме, соседнем с нашим, — бакалейная лавка «Мадам Давид». Меня часто посылали сюда за вином, за сахаром и другими продуктами. За конторкой стояла старая плотная мадам Давид с волосатой бородавкой под носом. Здесь у нас был неограниченный кредит. Уходя от мадам Давид, я всякий раз получал от нее засахаренную конфетку. Я сосал ее без конца. Но она — волшебный леденец — никогда не уменьшалась. Кончалось тем, чго я ее проглатывал. Тодько спустя много лет я понял, что это была жевательная резинка в сахарной пудре. Сколько килограммов этой резинки я проглотил за время нашей жизни около мадам Давид!
Я смотрю на дом, где была ее лавка. Она исчезла, от нее не осталось и следа. Время слизнуло ее, подобно тому, как набегающая волна слизывает слово, начерченное на твердом прибрежном песке. А где сейчас сама мадам Давид? Кто знает? Улица Аннонсиасьон выводит меня на маленькую квадратную площадь. Это — Плас де Пасси. Здесь конечная остановка автобусной линии АВ. На углу — кондитерская «Коклэн». Она такая же, как была. С той лишь разницей, что теперь на вывеске стоит «Коклэн и сын».
Я возвращаюсь в гостиницу поздно вечером. Сижу у открытого окна. Точнее — у открытой двери, загороженной снаружи невысокой железной решеткой. Так устроены все окна в Париже. Передо мной узкая улочка, мансарды с темными окнами. Трудовой Париж рано ложится спать и рано встает. Сейчас 11 часов. Это уже ночь. Улица пуста. По одной ее стороне вдоль тротуара тянется цепочка спящих автомобилей, у которой нет ни начала, ни конца. Изредка можно услышать шаги запоздалого прохожего. Ночная прохлада и тишина обволакивают меня. В небе висит желтая луна.
Я сижу и стараюсь вспомнить, как все это произошло? Как это 40 лет тому назад судьба закинула нас в этот город?
Москва—Одесса, лето 1918
Весной 1918 года в Москве было голодно. Кухарка с плетеной сумкой в руках каждое утро уходила за продуктами. Через несколько часов она возвращалась с пустой сумкой.
— Барыня, ничего нету, — говорила она, разводя руками.
А на Украине, говорят, продуктами хоть завались. Было решено всей семьей ехать на лето на Украину. С этой целью была организована литературная бригада, которая должна была совершить турне по городам Украины, проводя в них литературные вечера. Бригада состояла из двух человек: писателя А. Н. Толстого и поэта М. О. Цейтлина (под псевдонимом Амари). Толстой должен был читать свои рассказы, Цейтлин — выступать со своими стихами. С ними ехали их семьи.
С нашей стороны ехали: Алексей Николаевич, мама, я и мой полуторагодовалый брат Никита с Юлией Ивановной.
Семья Цейтлиных была несколько более обширной. Михаил Осипович Цейтлин — скромный и тихий человек, лирический комнатный поэт, обладающий тонким вкусом. Его жена — Мария Самойловна, урожденная Высоцкая. Те, кто помнят дореволюционную Москву, помнят вывески «Чай Высоцкого». Мария Самойловна была из этой семьи. Это была крупная женщина с громким голосом. Мама говорила мне, что это — очень образованная женщина, что она имеет ученую степень доктора философских наук. Дочь Марии Самойловны от первого брака — Шурочка Авксентьева — златокудрая девочка моего возраста. Сын Цейтлиных — толстый мальчик Валя, лет семи. И, наконец, дочь Ангелина, нескольких месяцев от роду, на руках няни Марфы Ивановны. Отчим говорил маме, что Ангелина, в соответствии со своим именем, должна быть ангельски хороша. Что же будут делать Цейтлины, если это окажется не так? Цейтлины были очень богаты. Большие деньги лежали у них в заграничных банках.
И вот в один прекрасный майский день вся эта разношерстная компания двинулась в путь.
В Москве мы жили на Малой Молчановке (дом 6, квартира 19) в большом семиэтажном доме (редкость для тогдашней Москвы). У подъезда сидели два каменных льва, положивши лапы на щиты. Это был новый дом, построенный в начале первой мировой войны. Мы занимали квартиру из семи комнат с огромными окнами, из которых были видны Воробьевы горы. С нашего углового балкончика на пятом этаже мы переговаривались с длинным балконом третьего этажа, где стояли друг против друга два шезлонга. Там жили Сергей Эфрон и его жена Марина Цветаева. В этой нашей квартире на Малой Молчановке были написаны рассказ «День Петра» (преддверие к роману «Петр Первый», созданному двадцать лет спустя) и пьеса «Касатка», поставленная в театре Корша и имевшая шумный успех. Я теперь часто прохожу мимо этого дома. За свою более чем шестидесятилетнюю жизнь он пооблез, у одного из львов отломана лапа, дом состарился вместе с нами и потерял свой парадный вид.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});