Восстановление — нелёгкий процесс.
Для смертного разума это ожидание, подстёгнутое неопределённостью, показалось бы мучительным. Я же погружался во тьму всякий раз, когда тело засыпало, и, конечно, за многие эпизоды одержимости привык развлекать себя. Что касается неопределённости… по сути, любой сон для смертных мог закончиться гибелью по тысяче причин, но они всё равно ложились спать.
Иногда нужно принимать риски.
Эта простая мудрость досталась мне с боем — первую тысячу лет я суетился куда больше, ограждал себя от любой мелочи, способной навредить.
Постепенно я осознал. Принял элементарную истину, которую трудно постигнуть всем обречённым на умирание; всем, кто трясётся над отмеренной им сотней-другой лет.
Скука может быть хуже смерти.
А жизнь, распланированная до последней мелочи, быстро навевала скуку.
Оттого я, убедившись, что не развоплощусь, вновь обрёл присутствие духа. Что бы ни случилось в дальнейшем, я встречу это без страха и колебаний, как пристало высшему демону Эфирия.
* * *
Хорошо, Лютиэна могла бы и поторопиться. Всё-таки положение, в котором мы очутились, было весьма щекотливым. Без моего надзора вещь и инструменты наверняка наделают глупостей. Даже если не желают этого.
У них просто отсутствует необходимый багаж прожитых миллениумов.
М?.. Это по моей вине всё сложилось так, как сложилось?
Вообще-то, я спас мир. Если бы не я, Ольга бы притащила к алтарю Ладу и, залив камень кровью, обратила бы Землю в выжженную пустыню или что похлеще. И никакого Иешуа бы при этом не воскресила.
Игры с прошлым никогда не заканчиваются хорошо.
Так что я с полным на то правом мог гордиться тем, что остановил цепную реакцию, случившуюся, когда кровь бога и его мысль соприкоснулись.
Возможно, если бы я знал побольше об ангелах…
К счастью, увлечение сослагательным наклонением и самоедство не входило в число моих пороков. Последнее, правда, не совсем верно — я же откусил куски своей сущности, поражённые божественным влиянием. Так что здесь самоедство — это метафора, заменяющая рефлексию. Сравнение? Эвфемизм?
Темнота вдруг побледнела, предвещая пробуждение.
Как вовремя! Не хватало ещё заблудиться в языковых дебрях.
К прогулкам в литературных лесах я приобрёл стойкое неприятие, когда вляпался в одну хитрую ловушку, которой маг защищал содержимое своего фолианта. Я был молод и глуп, но это меня ни капли не оправдывает.
Из той западни я выбирался целых шесть лет.
А впрочем, пора прекратить пустые рассуждения и вернуться в реальный мир.
Встретил он меня душной, пыльной тяжестью на груди. Я немедленно закашлялся и с наслаждением убедился, что ещё остались горло, чтобы кашлять, грудь, где болели лёгкие, и трахея, которую словно наждачкой поскребли.
Простая и понятная радость — тело, которое не развалилось на куски.
Жаль, что на этом приятные новости заканчивались. Я был слаб, так слаб, что с трудом сумел откинуть придавившее меня одеяло. Частично это объяснялось тем, что одеяло было монструозным. Пушистое, слепленное из кучи слоёв, кровавое-красное с золотой вышивкой, оно мешало нормально дышать.
На попытку сбросить его волей отозвался светлый паразит, поселившийся в боку. Наградил вспышкой чудовищной боли, от которой позвоночник выгнулся дугой, а на губах запузырилась слюна вперемешку с кровью.
Эта тварь била не только по демонической сущности! Она наказывала и тело. Честно говоря, с таким я столкнулся впервые.
От слабости и мучительной боли закружилась голова. Я откинулся на обвитое бахромой стадо подушек, прибившееся к изголовью. Вязаные кисточки немедленно полезли в нос, отчего я принялся отчаянно чихать. Чихание же пробудило новую волну мучений в теле, и ком этот нарастал с ужасающей скоростью.
Запоздало проснулся желудок, который свело от голода.
Наверное, я бы так и умер от болевого шока, если бы не скинул все телесные страсти на Нани. Стало куда легче.
А вот то, что на ближайшее время об использовании воли можно было смело забыть, явилось неприятным сюрпризом. Лишь сейчас я в полной мере оценил масштаб того, как сильно пережитое изувечило мою сущность.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Оценил и то, как близко приблизился к возможностям обычного смертного. Непривычный холодок коснулся внутренностей.
Страх? Или предвкушение новых переживаний?
Помещение, где я проснулся, явно обустраивал какой-то извращенец. Вся мебель в нём была кричащих алых и жёлтых расцветок. На ножках неуклюжих столов вспухали бесчисленные золотые нашлёпки, спинки стульев были резные, вычурные, невероятно безвкусные. Вот правильное слово — безвкусица, аляповатая и жгучая.
Стены покрывала багровая парча, а картины на них непременно обрамляли уродливые золотые рамы. С картинами за место соперничали гобелены, массивные, тяжеловесные, давящие. Даже хрустальная люстра подхватила кровавый оттенок.
Вдоль стен выстроились пунцовые комоды с золотыми ручками.
Отчего-то слабо пахло дымом.
С третьей попытки я спихнул одеяло и откинул балдахин, мешавший увидеть комнату целиком.
В лучшую сторону она не изменилась. Окна тоже не принесли ожидаемого облегчения. Вечерело, и в них рвался закат, лил на паркет лужи красного и рыжего света.
По крайней мере, я приметил двери. Громадные, сделанные из тёмного дерева — в нынешнем состоянии трудновато будет сдвинуть их створки.
Но упорства мне не занимать.
Если бы я вечно полагался на смертных в вопросах выживания, то не протянул бы так долго. Они не могли спастись от старости, куда им защищать меня!
С невероятным усилием я поднялся, встал голыми пятками на прохладный пол. Оглядел руки и с удовлетворением заключил, что кончики пальцев мне восстановили. Не хотелось бы сверкать голой костью.
Одежды на тушке не обнаружилось, даже исподнего. Это воодушевило. Я так и не смог до конца смириться с прикосновением ткани к коже, в лучшем случае загонял недовольство вглубь сознания.
Пошатываясь, сделал пару шагов к дверям. Кусок ангела в боку отозвался на движение тошнотворной пульсацией. От слабости подкашивались колени.
Признаться, я не мог вот так определить, кому было хуже: эльфийскому телу или демонической сущности. Досталось нам обоим. По предварительной прикидке выходило, что некто восстановил как минимум десятую часть эльфа буквально с нуля. Хорошо бы не для того, чтобы устроить показательную казнь.
А ещё лучше было бы, если бы кто-нибудь наловчился лечить демонов. Бытие в виде кучи наспех склеенных клочков чуть-чуть напрягало.
Ладно, надо быть реалистом. К истинной сути своей я бы не подпустил никого. Слишком велика опасность, что доверие обернётся развоплощением.
Потихоньку я приближался к заветной цели и уже начинал прикидывать, что именно буду использовать в качестве рычага для открытия…
И двери, протяжно скрипнув, распахнулись. На пороге замер не кто иной, как Аркарис — ректор Петроградской академии и по совместительству крайне могущественный маг.
Которому на данный момент я мало что мог противопоставить.
А ещё эти покои, по всей видимости, принадлежали ему. Болезненная тяга к красному (а одет Аркарис был в алый костюм и ядовито-красные брюки) достигла логического завершения в убранстве жилища ректора. Удивительно, что я ещё не обжёгся.
Мгновение мы молча разглядывали друг друга. Затем Аркарис тряхнул копной рыжих волос и страдальчески произнёс:
— Почему от тебя столько неприятностей?
Я пожал плечами. Стоять оказалось куда приятнее, чем идти. От дверей тянуло сквозняком, и он приятно остужал разгорячённое после убийственно-толстого одеяла тело.
— По крайней мере, ты мог бы одеться, — продолжил Аркарис и мотнул подбородком в сторону разлапистого кресла. На его сидении аккуратной стопкой лежал комплект студенческой униформы.
— Да мне и так удобно, — хрипло сказал я. Связки в горле царапнуло болью.
Было ли во мне хоть что-то, что не болело?