– Ему это даже в голову не приходило.
– Сколько они у нас пробудут?
– Восемь-девять дней. До двадцать шестого, по-моему.
– Потом куда?
– На юг.
– Прием понравился?
– По-моему, да.
– Он вам что-нибудь подарил?
– Нет.
– А сестре Вашей?
– Ничего.
– Как вы считаете, какие у него намерения? – хриплым голосом спросил один пожилой член Совета.
– Пока трудно сказать. Но мне кажется, он думает о том же, о чем думаем и мы.
– Вы ему, конечно, ни на что не намекали? – поинтересовался другой советник, сидящий на самом краю скамьи.
– Боже упаси! – повернулся к нему Пезаро. – Нет, все идет по плану. Сегодня вечером гости будут ужинать у меня, в Казино.
– Отлично, – кивнул Реньер.
– А Дураццо? – настороженно спросил Пезаро. – Он уже, конечно, дал о себе знать?
Члены Совета вздрогнули.
– Пока нет, – сосредоточенно ответил Реньер. – Но он в курсе событий и рано или поздно тут появится, если что-то заподозрит. В этом я не сомневаюсь.
– Может быть, стоит его тоже пригласить на банкет? – деликатно предложил Пезаро. – На бал-то он придет. Но, может, стоит пригласить и на банкет. По крайней мере ради приличия.
– Не надо. Он сам всплывет на поверхность, когда ему что-то понадобится. Ведь банкет ваш не имеет никакого дипломатического оттенка.
– Пожалуй, да. Однако в последнее время Дураццо все более и более лезет в чужую тарелку. И чем меньше ему накладываешь, тем больше он потом у тебя отбирает.
– Я знаю, Франческо, я знаю.
– Австрия все равно обо всем догадывается. Даже если мы…
– Не надо спешить, дорогой. Не надо. Сначала нам нужно прозондировать почву, посмотреть, какая реакция будет у… графа, – Реньер сделал акцент на этом титуле.
– Реакция у него будет положительная. А вот у Австрии…
– Да не волнуйтесь Вы об Австрии, Франческо! – Реньер пытался успокоить плечистого прокуратора. – Самое главное на сей момент – это создать нашим гостям хорошее настроение, пробудить в них благосклонность к Венеции. Поразвлекать их, полакомить. Побаловать, если надо. Вы же знаете, как это делается. Вы же специалист.
– Ну да, – Пезаро видел, как все члены Совета ему улыбались.
– А потом, когда Вы почувствуете их дружелюбие, то тогда можно отвести графа в сторону и вежливо намекнуть на нашу небольшую задумку.
– Да. Может быть, так будет лучше, – Пезаро встал и повернулся к выходу.
– Только, Франческо, я вас умоляю, – неровным голосом сказал Реньер, провожая Пезаро к дверям, – я Вас умоляю… позаботьтесь, чтобы никто в вашем окружении, кроме самых, самых приближенных, разумеется, не узнал, кого на самом деле мы тут принимаем.
– Не волнуйтесь, мой дорогой дож, – уверенно ответил Пезаро. – Все уже предусмотрено. Статус инкогнито наших гостей непроницаем!
– Я бы не хотел, чтобы получилось как тогда, с идиотом Мочениго и испанским инфантом. Я бы не хотел… да никто бы не хотел… первым делом сами гости, как вы понимаете. Не дай бог, Франческо, не дай бог, вся Европа узнает, что в Венецию прибыл престолонаследник Российской империи, великий князь Павел Романов!
2
– Если я не ошибаюсь, она чуть трапециобразна, – определил граф дю Нор, стоя у окна в банкетном зале Казино де Филармоничи, в здании Старых Прокураций, с умилением взирая вниз, на площадь Сан-Марко.
– Вы совершенно правы, Ваше Сиятельство! – энергично ответил прокуратор Пезаро.
Титулование «Ваше Сиятельство», конечно, резало слух цесаревичу, привыкшему, чтобы к нему обращались принятым «Ваше Императорское Высочество». Но так как он приехал в Венецию инкогнито, в качестве графа, то ему пришлось привыкать и к соответственному титулованию, которое было, увы, ниже титулования Пезаро (в Венецианской Республике все патриции имели право избираться на высшую государственную должность дожа, следовательно, их титул соответствовал российскому «князь» или западноевропейскому «принц»).
Разговор шел на французском, на котором цесаревич редко говорил, потому что с женой Марией Федоровной, урожденной прусской принцессой фон Вюртемберг, с друзьями офицерами, да порой и с матушкой-императрицей он предпочитал разговаривать на любимом немецком – на языке порядка, Канта и военного дела. Только тогда, когда речь заходила о Вольтере и об энциклопедистах, цесаревич слегка наклонял голову набок, засасывал щеки и, скользнув язычком по небу, нырял в фонтан французской лексики.
– Я не знал, что на площади, рядом с кампанилой стоит Триумфальная арка, – удивился он. – Да и амфитеатр тоже неожиданное явление.
– Не только, мой искушенный наблюдатель, не только. Этот деревянный двухэтажный теремок, который вы видите справа, загораживающий церковь Сан-Джеминьяно, тоже был построен в вашу честь!
– Неужели?
– О, да!
– А что будет в амфитеатре? – прямодушно полюбопытствовал цесаревич, взглянув на Пезаро как избалованный, нетерпеливый мальчик, которому отец обещает новую игрушку. – То есть… гм-гм-гм… я бы хотел осведомиться, для каких мероприятий используется сей гениальнейший плод архитектурной фантазии?
– Сейчас, виноват, не могу Вам сказать. Но я вас уверяю, когда наступит положенный час, зрелище, которого Вы с супругой будете свидетелями, не оставит Вас равнодушными. Но давайте вернемся к столу, Ваше Сиятельство.
Стол был небольшим: по меркам Венецианского государства он, можно сказать, даже был интимным – на сорок человек. Подавали все, что водится в Адриатике и в землях Северной Италии: сарды ин саор[10]; нежнейшие грансеолы[11]; омары, приготовленные на пару; запеченный окунь с восточными специями; тюрбо в расплавленном с петрушкой масле; пюре из вяленой трески, отваренной в молоке; каракатицы, поджаренные в собственных чернилах; ризотто из лангустов и кальмаров и ризотто из белых грибов; тонко нарезанное прошутто Сан-Даниэле; запеченные гусь и кролик с мостардой[12] и подливкой из сухого красного вина. Просекко, Соаве и Каберне лились каскадами.
Русские офицеры были одеты в атласные мундиры, на которых эполеты и звездообразные ордена сияли ярче самых драгоценных камней, украшающих зальные канделябры и жирандоли. С потолка громадные хрустальные люстры спускались к столу, как якоря на пир морских богов в глубине океана. Гул стоял такой, что все голуби от страха слетели с наружных подоконников и переместились на противоположную сторону площади, на балюстрады Новых Прокураций.
Днем к цесаревичу присоединились его самые близкие товарищи: гофмейстер генерал-аншеф граф Николай Иванович Салтыков с супругой и граф Александр Борисович Куракин, агамист. Последний был ровесником престолонаследника и своим шальным поведением имел на него влияние, которое не всегда встречало одобрение у императрицы. Граф Салтыков, добропорядочный государственный муж, воевавший в Семилетней и в Русско-турецкой войнах, наоборот, вызывал у Екатерины глубокое почтение, за что ему было поручено присматривать за придворными, да и вообще за общим порядком путешествия.
Молодые русские дамы – жены высокопоставленных офицеров и незамужние фрейлины Марии Федоровны – были наряжены в разноцветные парчовые платья с узкими лифами и глубокими вырезами. Кожа их была настолько свежа и чиста, что они не нуждались в пудре – лишь тонкий слой розовой помады и румянец, вспыхивающий всякий раз, когда они ловили на себе взгляды венецианских мужчин, подчеркивали их нежные лица. Волосы их были зачесаны в букли, а у некоторых украшены кружевом или жемчугом, и шелковые ленты, завязанные бантом, ласкали их тонкие шеи.
Прокуратор Пезаро собрал Коллегию мудрецов. Расфранченные островитяне в коротких напудренных париках и в бархатных, отделанных бриллиантами жюстокорах внимательно прислушивались к рассказам гостей, стараясь представить русскую природу, ее стихии. Они пытались разгадать, каким чудом спустя всего восемьдесят лет после основания Санкт-Петербурга эта далекая, отсталая, никого не интересующая страна сумела высечь для себя такую уважаемую нишу среди ведущих мировых держав.
– С какой храбростью, с каким дерзновением ваш великий Суворов брал Козлуджи! – воодушевленно рассуждал синьор Бембо, мудрец обороны. – Это же был решающий удар по туркам. С того сражения они больше не поднимались! Да, давно военное искусство не имело такого стратега, давно Европа не ведала таких побед!
– Ваши добрые слова глубоко растрогали бы Александра Васильевича, если бы он сидел среди нас сейчас, – с поклоном ответил светлоглазый граф Салтыков. – К сожалению, наш генерал не смог приехать с нами. Он назначен военным губернатором Крыма.
– Англичане его сравнивают с Юлием Цезарем!
– Что Вы говорите! – Салтыков не мог этому поверить.
– Да-да. А маршал Ришелье считает, что нрав Суворова похлеще даже нрава самого «короля-Солнце». Это не я выдумал, господа. Это наш посол в Париже нам сообщил. Все дворы Европы ждут не дождутся, чтобы принять вашего генерала, – сказал мудрец Гримани.