Бурмин поднимается.
Петров. Сиди, Бурмин. (Голубеву.) Надо же ему когда-нибудь знать, что у него происходит в ведомстве.
Голубев. Много писем в редакцию поступает.
Петров. Хороший признак — люди критикуют.
Голубев (в тон Петрову). Хорошо-то хорошо, только письма большей частью однообразные. И накопилось их... Все исполком критикуют, Бурмин.
Бурмин. Я бы на их месте делал то же самое.
Петров. Странная позиция для заместителя председателя исполкома!
Бурмин. Ничего странного. Я по этому поводу и пришел.
Телефонный звонок.
Петров (снимает трубку). У телефона... Добрый вечер, товарищ генерал. Слушаю... Так... Хорошо... Всего доброго. (Положив трубку.) Бурмин, долго меня твоя епархия подводить будет?
Бурмин. Я не понимаю: о чем вы?
Петров. О полковнике Сергееве слышал?
Бурмин. Нет.
Петров. Напрасно. Человек с семьей живет шестой месяц в гостинице. Каждый месяц его выселяют... И не может получить квартиру взамен разрушенной.
Бурмин. Он у меня не был.
Петров. Он был у Сорокина. Тот ему обещал, но ничего не сделал.
Бурмин. Это у нас бывает.
Петров (почти с удивлением). Как так — бывает? Дали слово предоставить квартиру — держите слово. Или не давайте. Проследи сам, Бурмин, за этим.
Бурмин. Хорошо.
Петров (Голубеву). У тебя дела подобные этому?
Голубев. Вот-вот, и все в таком же роде. Там поликлинику выстроили, железом крышу не покроют. Для рабочего поселка стекла не найдут. Веселый разговор! Что ни заметка, то удивляешься только.
Петров. Чему же ты удивляешься?
Голубев. Разнообразию недостатков в работе горисполкома.
Петров. Слышишь, Бурмин?
Бурмин. Слышу.
Голубев (вытаскивая заметку). А вот вопиющий случай. Я всю ее читать не буду. Головотяпы. Пишут жильцы дома номер двадцать три по Почтовой улице. Я знаю, там такие... деревянные... Так вот, решил жилотдел благоустройством заняться. Парадное решили на улицу в этом доме построить. Веселый разговор! А пока что лестницу во дворе, что на второй этаж вела, — снести. И снесли. Парадное не построили, а поставили стремянку. Сорокинские дела. И вот результат. Живет во дворе, на втором этаже, гражданка Вихрева, — вот так и пишут здесь, — у нее муж погиб на фронте, капитан Вихрев, артиллерист, и вот ребенок ее, пяти лет, сорвался со стремянки и расшибся.
Бурмин (подходит). Как расшибся?
Голубев. Не до смерти, но, видно, здорово. Возмущены жильцы.
Петров. А ты думаешь, они благодарить должны исполком? (Берет заметку.)
Голубев. Вот какие дела, Иван Васильевич.
Петров. А почему ты до сих пор всерьез не выступил в газете?
Голубев. Мы выступали, Иван Васильевич.
Петров (с усмешкой). Сигнализировали? Читал. О Сорокине писали? Частность. А здесь, видимо, дело глубже. Вот что: ты собери наиболее характерное, проверь факты, найди зубастого журналиста и выступи с обобщением.
Голубев. Вот за этим я и пришел.
Петров. За разрешением на самокритику?
Голубев. Да нет, но...
Петров. Так я такого разрешения не даю. Партия давно такое разрешение дала. И тебе предоставляется право пользоваться им.
Голубев (радостно). И воспользуемся! Еще как воспользуемся! Веселый разговор! И журналиста такого найдем, зубастого, Бурмин.
Бурмин. Найди-найди.
Голубев. Иван Васильевич, разрешите заметку.
Петров (возвращая заметку). Возьми. А ты, Бурмин, лично проверь, что там такое происходит у вдовы капитана Вихрева — Почтовая улица, двадцать три. Жена капитана Вихрева, запомнил?
Бурмин. Запомнил.
Голубев. У меня все, Иван Васильевич. Попутчика теряю?
Петров. Теряешь, да и какие вы попутчики — на машинах. Ты бы для расширения кругозора почаще в автобусах ездил или ножками, ножками...
Голубев. Придется ножками, Иван Васильевич! (Уходит.)
Петров (в коридор). Коля, прикажи подать чаю.
Оргеев (появляясь). Есть, Иван Васильевич! (Приносит чай и уходит.)
Бурмин. Он у вас адъютантом был?
Петров. Был. Храбрый парень.
Бурмин. Ему, наверное, в мирное время скучно?
Петров. Нет... Как бы человек храбр ни был, а умирать все равно не хочется. Честное слово, приятно увидеть в небе рейсовый «Дуглас», и не нужно гадать, — свой или чужой. Пей чай, Бурмин. Прекрасный напиток. Было время, мы его по неделям не видели.
Присели за маленький столик.
Бурмин. Да, было время, Иван Васильевич.
Петров. И хорошо, что кончилось. Ты где живешь, Бурмин?
Бурмин. В рабочем городке.
Петров. Свой дом?
Бурмин. Отец построил. Три комнаты, и крышу железом покрыл.
Петров. Все время и живешь там?
Бурмин. Нет, до войны жил в городе. А после гибели жены живем у матери. И дочери с бабкой лучше, та за ней смотрит.
Петров. Это твоя дочь в местной газете у Голубева работает?
Бурмин. Моя. Понимаете, какую профессию избрала.
Петров. Острый глаз у нее. Смотри, еще и до отца доберется.
Бурмин. А ведь перед войной школу кончила.
Петров (внезапно). Так что у тебя?
Бурмин (очень серьезно). Хочу разобраться в своих ощущениях.
Петров (присматриваясь к Бурмину). Давай разбираться... в ощущениях.
Бурмин. Два месяца я в горисполкоме. Как будто повышение после райсовета, как у вас, военных, — с полка на дивизию. Но лучше бы мне снова в батальон...
Петров. Ты гражданскую терминологию применяй, а то не все понятно.
Бурмин. У меня такое впечатление, что я воду в ступе толку.
Петров. Ты думаешь, это понятней?
Бурмин (возбужденно). Иван Васильевич, может, я высказал бы все на бюро горкома, чтобы не показалось, что я оговариваю Ратникова?
Петров. Ну-ну, зачем же сразу на бюро. Давай раньше сами разберемся, в чем дело.
Бурмин. Понимаешь, Иван Васильевич, тут все дело в существе, в основе. Мы — исполком. Исполнительная власть народа. Народ нас избрал, и мы для него не просто хозяева города, мы те, которым он доверил свой быт, свою экономику, здоровье, таланты.
Петров (остро). А ты?
Бурмин. А я... Мне стыдно сказать — чиновником стал... Я два месяца здесь. Каждый день я обязан входить глубже в работу, но я не хочу входить глубже в эту работу, в эту проторенную колею.
Петров. Почему?
Бурмин. У нас в исполкоме какой-то зловредный микроб равнодушия. Внешне все правильно. Есть приемы, вывешено расписание дежурств. Три раза в неделю полотеры до блеска натирают полы. Всюду малиновые дорожки. Но у меня такое впечатление, что постланы они, чтобы не было слышно не только шагов, но и голоса посетителей. У нас в городе еще мало думают о человеке. Вот трамвай, грубый транспорт, как говорит наша уборщица. Сняли его с нашей улицы? Сняли. Правильно. Улица стала лучше, тише, и к нам сейчас шум не долетает. Но четыре автобуса не заменили трамвай. Люди опаздывают на работу, приезжают злые. С этого ли надо было начинать? Нет, убейте меня, Иван Васильевич, не с этого. Я мог бы привести еще десяток примеров. Да вы же слышали. И вот я хочу спросить у вас — так ли это должно быть? Или я заблуждаюсь? Может, у нас с вами на самом деле нет людей, средств, возможностей? Тогда я, новый человек в исполкоме, должен подчиняться этому ратниковскому стилю.
Петров (заинтересованно). Стилю? А в чем его порочность с твоей точки зрения?
Бурмин. Не думает о людях, не заботится о них. Живет словно на горе.
Петров (поднявшись). А может быть, с горы-то лучше видно? Может, ты сам с пригорка смотришь?
Бурмин. Не знаю, с пригорка или с бугорка, только мне нужно знать, что я работаю для человека, слышу его голос, понимаю его душу.
Звонок телефона.
Петров (взяв трубку). Петров слушает... Добрый вечер, Степан Петрович. Уже вернулся?.. Да, еще поработаю... Хочешь рассказать? Интересно. Заезжай... Сейчас? Очень хорошо. Жду. (Вешает трубку. Бурмину.) Ну?
Бурмин. Приедет — поговори.
Петров. Да чего ты волнуешься? Живи ты легче, работай веселей.