За дверью привычно задребезжал звонок. Раз, другой, третий. Наконец послышалось шлепанье босых ног и старческий голос:
— Кто тута?
— Я, Андреевна.
Инженер вошел, поблагодарил соседку и, осторожно ступая, прошел по коридору в свою квартиру.
— Где это вы изволили пропадать?
Маленькая хорошенькая женщина в мелких кудряшках, поджав ноги, сидела на кушетке, около лежал раскрытый роман и валялись смятые бумажки от конфет.
— Заседание было, — устало ответил Драницин.
— Удивительно часто бывают у вас эти самые заседания. Господи, — неожиданно перешла она на плаксивый тон, — у всех жизнь как жизнь, а тут деваться от скуки некуда. Ни тебе театра, ни тебе кино... Муж на заседаниях, жена дома. Вот хотя бы Храмцовых взять, живут же люди: и бывают везде, и к себе принимают, и жена по последней моде одета, а у нас все наоборот.
У инженера нехорошо заныло под ложечкой и заломило виски.
«Началось, — подумал он, — и так каждый раз».
Он обвел глазами комнату. Все было знакомо и ужасающе обычно: обеденный стол, широкий диван, крытый клеенкой (под кожу), буфет, из-за стекол которого скалила зубы посуда, мягкая мебель в углу и две араукарии, неподвижно, словно часовые, стоявшие по бокам небольшого кабинетного рояля.
— Все как в хороших домах, — подумал инженер и, скривив губы, прошептал: — Уют. — Ему почему-то вспомнилась сегодняшняя сиена у витрины универмага. Еще сильнее заломило виски.
— Послушайте, — обратился он к жене (когда они ссорились, то говорили друг другу «вы»), — неужели вам не надоело. Ведь это повторяется каждый день. Жить же так, как Хромцовы я не могу и не хочу. Да у меня и средств таких нет.
— Конечно, — воскликнула жена, — конечно. Мы, видите ли, не можем совмещать, нам, видите ли, нужны свободные вечера. Мы изобретаем. А мне эти изобретения надоели, слышите, надоели.
Упоминание об изобретении напомнило инженеру вечернюю встречу. Он скользнул взглядом по лицу жены. Глаза ее глядели зло. Драницин хотел что-то сказать, но махнул рукой и, круто повернувшись, пошел в свою комнату. В темноте нащупал настольную лампу и повернул выключатель. Свет от лампы упал на стол, заваленный книгами и бумагами. Тут же валялся бритвенный прибор, стояла пепельница, полная окурков.
— Не убрали, — поморщился инженер.
Он сел к столу и машинально придвинул к себе небольшое складное зеркальце.
На него глядело лицо немного усталого человека лет тридцати двух. Волосы на висках начинали редеть. Лицо было сухое с глубоко сидящими глазами и резко очерченным подбородком. Небольшие усы старили. Глаза смотрели недовольно.
— Некрасив, — пробормотал инженер, — что и говорить, некрасив, к тому же фигура неубедительная, нескладная какая-то.
— Ну, к черту все это. Надо работать.
Отыскав нужные книги, он пошел в лабораторию. Когда-то там была ванная комната, об этом говорила чуть заметная ржавчина на плохо выбеленной шершавой стене (здесь раньше проходила труба); на полу коробился кусок оцинкованного железа. Ванная была ликвидирована давно, и Драницин приспособил комнату под лабораторию. Никто в нее не допускался, ключи от комнаты хранились у самого Драницина и царил в лаборатории такой хаос, что, казалось, трудно понять, как человек может найти что-нибудь в этом беспорядке. Через минуту инженер уже забыл обо всех неприятностях. Он что-то мурлыкал себе под нос, довольно улыбался, добродушно возился около помятого примуса, морщил лоб над формулами.
Сергею Васильевичу Драницину в жизни, что называется, не везло. В институте звали его бирюком. Был он всегда чем-то занят, вечно ему было некогда и держался он особняком. Окончив институт, он поехал на работу на Ванновский завод. Работал там Драницин много и хорошо. Был досуг, но инженер жил замкнуто. Вечерами, запершись в комнате, он читал, и не только специальную литературу. Читал страстно, с увлечением, и даже пробовал писать, но выходило плохо. Тогда же впервые он задумался над проблемой лучей икс. Мысль эта овладела им целиком, она не давала спать, она тревожила во время одиноких прогулок. Он выписал уйму книг, просиживал до утра в заводской лаборатории. Наконец ему показалось, что он попал на верный путь.
Администрация ценила чудаковатого инженера. Ему поручали важнейшие работы, и он всегда выполнял их легко и просто.
— Это голова, — говорил про него директор — опытный, поседевший на хозяйственном фронте коммунист, и, прищурившись, добавлял, — большая голова.
Однажды инженера затащили знакомые на семейный вечер. Здесь он впервые встретился с Женей. Была она в то время веселой, хохотушкой. Драницин увлекся. Он стал искать встреч. С неопытностью в первый раз влюбленного человека он по вечерам часами простаивал около дома, где жила Женя, дожидаясь, — авось выйдет. И когда открывалась парадная дверь и Женя спускалась с крыльца, он как бы случайно встречал ее на углу и бормотал:
— Ах, какая неожиданность. Скажите пожалуйста.
Женя еле заметно улыбалась. Они шли гулять в чахлый сад над рекой, дышавшей сыростью и прохладой. И здесь однажды, краснея, путаясь, не зная куда девать руки, инженер признался, что он не может..., что он одинок, что если она согласится, то... и так далее и тому подобное. Звезды смотрели рассеянно и мудро, глухо шумела река. Над поселком плыл темный июльский вечер. Женя снова еле заметно улыбнулась и согласилась.
Быт Драницина перевернулся. Появился порядок, размеренность, знакомые, вечера: в гардеробе чинно висели три новых мужских костюма и дюжина дамских платьев. Вначале все это казалось необычным и радовало, хотя подчас и тяготило. Женя бросила работу (до замужества она служила чертежницей), увлеклась нарядами, жаловалась на скуку и требовала переезда в город. Муж согласился, и вскоре они уехали в Энск.
Он устроился в трест и с головой ушел в работу, продолжая возиться с изобретением. Какая-то внутренняя неуверенность в себе и привычка работать в одиночку заставили его отказаться от попытки пойти в научно-исследовательский институт.
— Планы там да сроки, терпеть не могу, — говорил он, — а я уж сам полегонечку да верней.
Жене не нравился образ жизни мужа. Вечно занятый, небрежно одетый, он способен был целыми сутками возиться в лаборатории. Она же думала о другом: о театрах, о широкой открытой жизни. Этого не получалось и она нервничала, капризничала, ссорилась с мужем. А он глубже замыкался в себе и уходил в работу. Все сильнее расходились их интересы.
— Как я мог жениться на этой девчонке? — удивленно пожимал плечами Драницин, щурил близорукие глаза и, безвольно махнув рукой, садился за книгу.
В лаборатории на стене приколотая кнопкой висела запыленная фотографическая карточка. На фоне дымчатого дворца, колонн и якобы залива, уходящего вдаль, неестественно вытянувшись, сидело несколько мужчин в новеньких, неуклюжих костюмах и три женщины. Одна из них, почти подросток, глядела немного вбок, на груди у нее комично топорщился пионерский галстук. На паспарту вилась надпись: «Первая бригада Ванновского завода».
Драницин частенько взглядывал на фотографию, и когда взор его останавливался на лице девушки, глаза теплели и углы губ расходились в улыбке. Маленькая пионервожатая Таня как-то необычно и крепко вошла в его жизнь. Они стали большими друзьями. Она работала в его цехе, и когда Драницин уезжал, ему казалось, что он расстается с кем-то близким. Как-то через год его вызвали к телефону. Он узнал Танин голос. Они условились встретиться. Вечером, сидя в кафе, он слушал, как Таня, обжигаясь горячим кофе и пачкая пальцы в сливочном пирожном, рассказывала, что приехала учиться, что ее уже приняли на химфак, что она будет работать пионервожатой, что ей «ой как понравилась» картина «Процесс о трех миллионах».
Драницин молча улыбался. С тех пор они изредка встречались то в кино, то в театре, то в сквере.
В эти редкие встречи Драницнну было как-то и хорошо и грустно, потому-то так тепло светились глаза, когда он смотрел на запыленную фотографию. А теперь Таня уехала в Москву — ее вуз перевели, и лишь изредка приходили короткие, наспех написанные письма.
Время в лаборатории шло незаметно. Стрелка часов показывала около четырех. Инженер встал и потянулся. В мозгу еще копошились обрывки формул и мыслей. Приятная усталость томила тело.
— Хорошо поработал, — пробормотал Драницин, выключая свет. — Хорошо.
Он на цыпочках прошел в столовую, нащупал в буфете кусок хлеба, отыскал колбасу, стоя поел и, выпив стакан воды, вернулся в кабинет. Постелил на диване постель и стал раздеваться.
В это время на столе осторожно зазвонил телефон.
— Фу, черт, — выругался инженер. Звонок в такое время был необычен. Шлепая босыми ногами, он подошел к столу и, зло взяв трубку, раздраженно спросил: