Глянув в темноватое стекло, увидел за окном грязный сугроб, а уже потом собственное отражение – не зрелый мужчина пятидесяти лет, а совсем еще молодой парень. Навскидку – лет двадцать пять-тридцать.
Я снова упал на постель, пытаясь собрать в кучу разбегавшиеся по углам мысли. Итак, погнали. Значит, вчера, ровно в семнадцать ноль-ноль я приехал в один из многочисленных подмосковных городков, где находился тот самый НИИ. Водитель подвез меня к КПП, я вышел, предъявил пропуск, прошел через длинную галерею, соединявшую КПП и корпус. Пока шел, меня не покидало ощущение, что за мной наблюдают и через телекамеры, и через оптику прицелов. Ну, так оно и должно быть. Миновал проходную (пропуск пришлось снова предъявлять). Около турникета меня перехватил один из сотрудников и повел в сторону лифта. Вот, лифт был интересный – он ехал не вверх, а вниз. Сколько этажей проехали, я не помню, да и задачи такой не было, но по ощущениям, углубились мы метров на восемьдесят. Потом меня проводили в какую-то комнату, где уже сидело человек пять, неуловимо похожих друг на друга, да и на меня тоже. Видимо, такие же «наблюдатели», носившие на плечах незримые погоны и относящиеся к разным ведомствам. Их (и людей, и ведомств) у нас хватает. Ну, а потом к нам вышел мужчина, лет сорока, в дорогом костюме и совершенно обыденным тоном заявил, что в семнадцать двадцать четыре нам откроют окошечко, через которое мы сможем наблюдать возвращение «хрононавта», отправленного сегодня, в шестнадцать двадцать пять, в будущее, на час вперед. Все вопросы можно будет задать потом, после возвращения. Добавил, что время работает только в одну сторону, значит, и путешествие возможно только вперед. Через две-три минуты стена раздалась в стороны и мы увидели, что за толстым стеклом (оно слегка бликовало), стоит что-то похожее на душевую кабину, или на огромный стакан, облепленный датчиками. Все принялись напрягать глаза, чтобы узреть возвращение, но вместо этого увидели искры и зеленую волну, ударившую из кабины по нам, наблюдателям. Что было дальше, я уже не понял, зато очнулся здесь. Примем на веру, что меня куда-то перенесло. В пространстве – сто процентов, а во времени… Хм. Когда я подъезжал к НИИ, был август, а здесь, судя по снегу, март-апрель.
– Оцухался?
В комнату заглянула женщина. Не сказать, чтобы старая, но из под сбившегося набок платка выглядывали седые волосы, а лицо было покрыто морщинами. Но меня отчего-то удивило другое – ее говор.
– Угу, – угрюмо отозвался я.
– Оцухался, это хорошо! – обрадовалась женщина, снова выговорив «ц» вместо «ч» – Тебя как со службы привели, да сказали – на, мол, тетка Степанида сваво квартиранта, сомлел он, я уж и подумать-то не знаю цё! Думаю – вон, мол, матка-то твоя покойница, царствие ей небесное, цто мне на том свете-то скажет? Приехал Вовка с войны, навроде, жив-здоров, ну с рукой пораненной, да с рукой-то ладно, заживет, как на собаке, иные и без рук приедут, а то и без хозяйства мужского, так и то ницаго, а ты, дура старая, не сберегла парня…
Женщина – ну, которая тетка Степанида, была не просто словоохотлива, она была болтлива, как пьяная сорока. Я старался пропускать мимо ушей лишнее, но из потока слов умудрялся извлечь нужную информацию. Итак, меня зовут Вовкой, я с полгода как пришел с войны, родители умерли. А ведь и впрямь, меня перенесло во времени. Любопытно, с какой войны я вернулся? Так с какой, чего тут гадать. С Великой Отечественной. Стало быть, меня занесло в эпоху, предстоящую (или, отстоящую, как правильно?)за двадцать пять лет до моего рождения. Еще бы узнать, чем я тут занимаюсь. Может, тружусь на каком-нибудь заводе токарем? Узнать бы, с какой стороны к станку подходить.
Украдкой я снова посмотрел на свои руки. Нет, не похоже, что они принадлежат рабочему человеку. Уж слишком чистая кожа, нет «траурной» каймы под ногтями, а на правой руке, на указательном пальце, небольшое фиолетовое пятнышко. Чернила? Такие пятна у меня были в первом классе, когда нас еще заставляли писать чернильными ручками.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Ты цё, опять рану-то расцёсывал? – не унималась старуха. – Тебе цё доктор-то сказал – не цесать, и не моцить!
– Да не расчесывал я! – возмутился я.
Причем, возмутился как-то по-ребячески, хотя бы следовало промолчать. Мое возмущение вызвало новый поток слов, из которых я понял, что я бестолоць и ницего путного из меня не выйдет, хотя и уцился в семинарии!
Это что же такое, ко всему прочему я еще и в семинарии учился?! Вот те раз! Да я ни одной молитвы, кроме «Отче наш», не упомню.
– Да ладно, тетя Стеша, не ругайся, – виновато произнес я, а женщина, сразу же замолчав, слегка недоуменно уставилась на меня. Не иначе, я в чем-то допустил прокол. И точно.
– Цё-от, тетя Стеша? Ты ж меня все время бабкой звал?
– Дурак потому что, – улыбнулся я. – Какая ты еще бабка? Ну, если хочешь, могу и бабкой называть.
Тетка хмыкнула, но ничего не сказав, вышла из комнаты. Мне же вдруг захотелось сделать кое-какие утренние дела. Порадовавшись, что пока лежал «сомлевши», не сходил под себя. Тапочек рядом не обнаружил, зато были опорки от валенок. Решив, что в нижнем белье (а кальсоны не на пуговках, а на тесемке!) выходить не комильфо, надел штаны, оказавшимися видавшими виды галифе.
Будь я городским жителем «до мозга костей», пришлось бы трудновато. Но к счастью, первые семнадцать лет своей единственной и неповторимой жизни я прожил в деревне, потому сумел сориентироваться в доме довольно быстро. Все «удобства», расположенные на повети, отыскал легко. Вот только, рука, автоматически поднимавшаяся в выключатели, отыскивала лишь гладкую стенку. М-да, электричества покамест нет. Плохо, впотьмах, но не смертельно.
Вернувшись в дом, пошел умываться. Уже ожидал, что обнаружу на кухне какой-нибудь медный рукомойник на цепочке, но нет – вполне обычный умывальник, вроде тех, что до сих пор используют дачники. А вот ведро переполнено, надо бы вынести.
Выйдя из дома на улицу, глотнул весенней прохлады, а потом без труда отыскал помойку – за домом, между грядками, угадывавшимися под таявшим снегом.
Немного постоял на крылечке, прикидывая – куда меня занесло? Деревянные одноэтажные дома и справа, и слева. Пахло дымом, где-то мычала корова, лаяли собаки. А напротив, на той стороне дороги (улицы?) высился двухэтажный краснокирпичный дом. Как помнил, такие строили в конце позапрошлого – начале прошлого веков. И был этот дом без выщербленных кирпичей, без сколов и изъянов. Так что, скорее всего, какой-то город. Впрочем, это может быть и окраина Москвы, или какого крупного города. Стоп! А говорок тетушки Степаниды, в котором «ч» заменяется на ц«, не подсказка? Не скажу, что я очень силен в диалектах, но первое образование получал на истфаке. Так, «оканье» характерно для жителей Вологодского края, Поволжья, «акают» в Центральной части, а в южных областях, вроде Курской и Орловской «хэкают». Коли мне память не изменяет, «цокают» жители Новгородской области. Стало быть, меня сюда занесло. Ладно, будем иметь в виду.
Замерзнув, вернулся в тепло, а тетя Стеша уже возилась у устья печи. Она опять искоса глянула на меня, и опять хмыкнула. Неужели опять какой-то прокол?
За рукомойником была небольшая полочка, где стояло зеркальце. Не удержавшись, взял его в руку и принялся рассматривать свою физиономию. А вообще, ничего так. Молодой. Ну, а как описать собственную новенькую харюшку, я и не знаю. Глаза не косят, нос не скошен, так и ладно. А вот щетину надо убрать. Небольшая, но все равно, непорядок!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Ох, ты же боже мой! А бритва-то опасная! Да ни одна зараза, описывавшая «попаданчество» в иные миры не писала, что там приходится пользоваться опасной бритвой! И, никто не держит на полочке крем для бритья. Значит, придется вспомнить далекие времена, взбивать пену для бритья (мог бы догадаться, что теплой водой оно удобнее!), а потом… Ну, всего-то пара порезов, так ничего страшного.
– Иди, харю-то газеткой залепи, – мрачно посоветовала тетка, продолжавшая наблюдать за мной.