«НЗ» главного редактора и члена бюро городской ячейки РСДРП (б) состояло из мешка с черными сухарями – полкилограмма, не больше (ну, применительно к нынешним реалиям – с фунт!). Высыпая сухари в какую-то миску, Наталья сказала:
– Да, касательно «тюремного» мужа. В моем случае, сидела я, а товарищ по партии изображал законного мужа.
– Бедняжка, – обнял я женщину и прижал ее к груди.
– Володь, ты чего? – удивленно отстранилась Наталья. – Я и в тюрьме посидела всего два месяца, кормили там хорошо, можно было книги читать. Вот, когда после тюрьмы в ссылку отправили – это уже в девятьсот седьмом было, там было хуже. Сибирь, комары, грязь… фу. Хорошо, что мы с Андреем как раз поженились. А молодоженам многое кажется простым.
– А где он теперь? – насупился я.
– Кто, мой муж? – не поняла Наталья. – А зачем он тебе?
Потом до нее стало что-то доходить. Подойдя ко мне, взъерошила мои волосы, и вздохнула:
– Вовка, мой муж уже давным-давно живет с другой женщиной. После ссылки он решил, что революция – это не по нему. А ты что, собираешься делать мне предложение?
– Почему бы нет? Что тебя смущает – мой возраст, мое положение? Возраст – мелочи, а положение…
– Дурак ты Вовка, – вздохнула женщина, а в уголках ее глаз блеснули слезы. – Мы не знаем, будем ли живы через месяц, или через год, какая тут свадьба? Давай-ка лучше чай пить, да на службу пойдем.
Размачивая сухарик в чае, Наталья вдруг сказала:
– Знаешь, а когда-то я была даже моложе тебя – самой не верится, и с меня писал портрет один художник. Тебе, наверное, его имя ничего не скажет. Валентин Серов.
Я посмотрел на Наталью, и во мне словно что-то щелкнуло! А ведь я понял, кто сидит передо мной!
– Ну, мы люди темные, – насмешливо проговорил я. – Нам бы чего попроще – Репина там, Сурикова. А уж ни о Коровине, ни о Серова и слыхом не слышали. Ни о «Девочке с персиками», ни о «Портрете гимназистки».
От изумления Наталья Андреевна уронила сухарик в чай.
– Откуда ты узнал? Ну, портрет Верочки ты еще мог увидеть, но мой?
– Не пугайся. Всего-навсего листал журналы «Мир искусства», где были репродукции картин Серова. Там ты и была. А я-то голову ломал – почему мне лицо знакомо?
– Да уж…. Там мне было шестнадцать лет, а теперь уже тридцать шесть. Подожди-ка… А разве «Портрет гимназистки» печатали в «Мире искусства»? И что там еще было?
– Ну, «Девочка с персиками» – из собрания Третьякова, а про твой портрет, что он из собрания графа Комаровского, вот и все.
– Ну, тогда ладно, – слегка успокоилась Наталья. – Только, ты о своем открытии никому не говори, хорошо?
Я лишь кивнул. Ну, кому я стану рассказывать, что моя супруга искусствовед и я, глядя на жену, увлекся живописью и познакомился с творчеством многих художников, а также с историей написания портретов. Зачем кому-то знать, что «Портрет гимназистки» Валентин Серов написал с юной Наташи, дочери графа Комаровского? А через несколько лет девушка порвет с семьей и «уйдет в революцию», переживет гражданскую войну, репрессии тридцатых и погибнет в блокадном Ленинграде, а ее тело похоронят в одной из братских могил Пискаревского кладбища?
Наталья принялась расспрашивать, где я мог видеть "Мир искусства"? И вообще, выходил ли этот журнал в девятьсот третьем году?
Я уже решил все свалить на госпиталь (а что, очень удобно!), но от допроса с пристрастием меня спас стук в дверь.
– Товарищ Наталья! – крикнул кто-то с улицы. – Я курьер из исполкома. На воинских складах буза, Тимохин ячейку собирает!
Кажется, все население Череповца в ту пору составляло не больше пятнадцати тысяч человек. Но, судя по толпе, сюда явился весь город. Крепкие мужчины и тщедушные старики, подростки и совсем еще дети, старики и девчонки, люди в шинелях и полушубках, в капорах и ватных куртках. Мелькнул даже некто в рясе, напоминавший не то монаха, не то священника. Вон, старуха с клюкой пытается оттолкнуть свою ровесницу, с которой, вполне возможно, еще недавно калякала о погоде, или распивала чаи; толстый мужик в телогрейке, испачканной мелом, от всей дури бьет в ухо девицу, попавшуюся ему под руку, а когда та падает, то равнодушно переступает через ее тело и, не слушая воплей пострадавшей, прет вперед, выставив пузо, словно таран.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Двери склада, предназначенные для въезда конной повозки, уже выломаны, но они тесны для постоянно прибывающих людей, стремящихся попасть внутрь. Орет какой-то старик в драной шапке, припертый к дверному проему и, уже слышащий, как трещат и ломаются его собственные ребра, но его уже никто не слышит, потому что толпа лезет и лезет, а задние напирают на передних стремясь попасть туда, где лежат вожделенные мешки и бочонки, ящики и коробки.
Но похоже, что весь город умудрился-таки втиснуться в небольшое двухэтажное здание, а теперь каждый стремится захватить побольше и получше, но его отталкивают и вырывают из рук вожделенное добро.
В суматохе разбиваются двухведерные бутыли со спиртом, разлетаясь по сторонам, как осколки от перегревшейся лампочки, впиваясь в тела; дубовые бочки, заполненные постным маслом, разламываются на щепки, а мешки с мукой разрываются, словно мокрая бумага.
Кое-кто, уже не рассчитывая поживиться чем-то весомым, пытается собрать с грязного пола и сунуть за пазуху вяленую воблу, пропитавшуюся и керосином и спиртом, вывалянную в грязной муке.
Я стоял рядом с группой красногвардейцев, прибежавших, как только стало известно о погроме. Вот, если бы о намерениях толпы стало известно хотя бы на час пораньше, то можно бы и предотвратить грабеж. Двадцать парней с винтовками – немного против разъяренной толпы, но можно было хотя бы попытаться остановить – выстроиться реденькой цепью, начать стрелять поверх голов, а коли толпа не угомонится, так можно пальнуть и в нее. Неделю назад подобным образом удалось остановить погром на винном складе купца Горбаненкова – хватило десятка выстрелов, чтобы народ утихомирился, а потом начал разбегаться, а тут уже поздно.
– Мать твою деда за ногу! – громко выругался Сашка Павлов, командир отряда, с тоской наблюдавший за погромом. Повернувшись ко мне, злобно бросил: – Ну вот, какая тля распорядилась так далеко от города склады ставить? Ну, не успеваем мы, как не понятно!
Сашку понять можно. В его отряде пятьдесят человек. Вначале было с сотню, но половину пришлось отправлять в Петроград, а оставшихся едва хватало, чтобы латать дыры не только в Череповце, но и в соседних уездах. Вот, с неделю назад половину отряда отправили в Устюжну, где местные жители свергли Советы, вернули земство и Городскую думу. Вроде, власть трудящихся восстановили, но люди еще не успели вернуться. Еще десять бойцов ушли на лесопильную фабрику купца Судакова – недавно оттуда прибежали рабочие и сообщили, что бывший хозяин, несмотря на имевшийся акт о национализации, продает фабрику какому-то хмырю из аж из Тотьмы, а тот, что удивительно, уже и деньги заплатил и начал устанавливать собственные порядки! Он чего это, не знает, что в стране происходит?
Склад, который на наших глазах грабили несознательные граждане, только недавно перешел в распоряжение исполкома, а до этого числился по военному ведомству. Предисполкома Тимохин собирался, как это положено, создать учетную комиссию, переписать все имущество и продукты, оставленные военными – по скромным прикидкам там было не меньше трех тысяч пудов муки, с тысячу пудов крупы – хороший подарок городу и уезду, но не успел. И, что интересно – кто теперь станет разбираться, грабеж был заранее организован, или это результат стихийного действия толпы? Вот я, например, не верил, что толпа возникла сама по себе. Кто-то знал, что существует бесхозный склад, где можно поживиться. Вопрос лишь в том, кто это был и для чего это нужно? Если бы речь шла о наживе, то куда проще было бы подъехать ночью, имея с десяток-другой подвод, тихонько снять сторожа (армейской охраны уже нет), да и вывезти все содержимое в спокойное место.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})