Бабушка хотела воспитать внука в духе образцов Тацита и Плутарха; Александр же твердо и до конца жизни усвоил себе один принцип – Макиавелли. Макиавелли был ему больше всего сродни. Екатерина II, кажется, предчувствовала это, когда говорила об Александре: «Этот мальчик соткан из противоречий».
В деле с Паленом Александр I обнаружил свое подлинное лицо.
Накануне отставки и высылки Палена Александр I поздно вечером принял, по обыкновению, рапорт военного губернатора Петербурга. Он был чрезвычайно любезен и мил с Паленом, и даже этот прожженный интриган и хитрец не почувствовал, что его песенка спета, – так хорошо сыграл свою роль Александр.
Когда на следующее утро граф Пален подкатил к Зимнему дворцу, его встретил флигель-адъютант императора с приказанием немедленно покинуть Петербург и жить в своем курляндском имении.
17 июня 1801 года последовал указ Александра I, в котором говорилось, что, «снисходя» на прошение графа фон дер Палена, он увольняется «за болезнями от всех дел».
18 июня Александр назначил вместо Палена военным губернатором Петербурга генерала от инфантерии Михаила Илларионовича Кутузова.
Михаил Илларионович чувствовал, что этим назначением он обязан Марии Федоровне, а не Александру.
Мария Федоровна, как и Павел, всегда благожелательно относилась к Кутузову и его семье, и, очевидно, Мария Федоровна вспомнила о Михаиле Илларионовиче.
Отношения между Александром Павловичем и Кутузовыми были всегда натянутыми, принужденными. С генералом, которого уважал отец и которого бабушка называла не иначе как «мой Кутузов», Александр Павлович был вежлив, даже почтителен, но сух.
Михаил Илларионович принял этот знак «благоволения» императора с недоверием.
Не прошло и недели, как последовал указ об образовании воинской комиссии под председательством наследника, Константина Павловича.
В эту комиссию был назначен и Кутузов.
С большинством мероприятий отца Александр I был не согласен, но в военном деле остался его верным и последовательным учеником.
Император Александр проводил дни в манеже. Он стоял в углу и, качаясь с ноги на ногу, как маятник, командовал марширующими до изнеможения солдатами:
– Ать-два! Р-раз, р-раз!
Он целыми часами занимался тем, что чертил мелом на мундирах живых манекенов-солдат, одетых в разную форму, – придумывал, какие лучше сделать «клапанца», с зубчатыми вырезками или прямыми, и сколько поместить пуговиц.
В его кабинете в Зимнем дворце, как в лавчонке, лежали на этажерках красного дерева образцы различных щеток для усов и сапог, дощечки для чистки пуговиц, солдатские ремни и пряжки.
Когда Александр стал императором, некоторые черты его характера, прежде чуть обозначавшиеся, обнаружились с полной ясностью. Привитая отцом любовь к шагистике и фрунту, к мелочным формальностям военной службы превратилась у него в страсть.
Армия стала его самым больным местом.
Он унаследовал от Павла пристрастие к формализму, доходившее до смешного. Если лист бумаги, на котором был написан доклад, казался Александру на одну восьмую дюйма больше или меньше положенного, Александр смотрел на это как на важное злоупотребление и выходил из себя.
Его подпись, витиеватая до крайности, тоже доставляла Александру мучения. Если первым взмахом пера «А» не получалось в вершине тонким, как волос, а внизу широким, как след кисти, Александр в сердцах бросал перо и не подписывал указ.
Назначенная военная комиссия должна была рассмотреть численность войск, штаты полков, продовольствие, обмундирование, вооружение.
Выбирая головной убор для армии, комиссия остановилась на круглой шляпе, потому что она прикрывает глаза от дождя и солнца, а треугольная «делает помешательства в разных строевых оборотах».
Этого мнения придерживалась вся комиссия, только ее председатель цесаревич Константин и президент военной коллегии генерал Ламб высказались против:
«Шляпы приличнее оставить треугольные, а не круглые, и волос у солдат не обрезывать, но завязывать или заплетать для того, чтоб не оставить их в виде, мужикам свойственном».
Император Александр, конечно, поддержал мнение брата, который не считался с тем, удобно это солдату или нет. Лишь бы было так, как ему нравится.
Круглые шляпы и здесь все-таки оказались опасными, какими их считал Павел.
Александр I не восстановил прежнюю, бывшую при Екатерине II, национальную, русскую форму, выработанную Румянцевым, Потемкиным и Суворовым. Пудра и коса все-таки уцелели. Только у офицеров косы стали поменьше – в полворотника; букли уничтожили, на лоб спускались волосы – «эсперансы».
Вместо широких и длинных мундиров стали узкие и чересчур короткие, чуть прикрывавшие грудь.
Молодым офицерам было неплохо, но старые, располневшие генералы выглядели в таких мундирах некрасиво: брюхо уродливо выпирало вперед.
Низкие отложные воротники павловских мундиров заменились стоячими, очень высокими, доходившими до ушей. В таком воротнике голова была словно в ящике. Плотный, жесткий воротник больно резал шею и уши. Из-за воротника невозможно было повернуть голову в сторону – приходилось поворачиваться всем корпусом.
Вместо очень низких шляп стали носить огромные высокие, с черными султанами в пехоте и белыми в кавалерии. А записные гвардейские щеголи и франты невольно утрировали все эти размеры.
Новая форма по-своему была не менее уродлива и неудобна, чем павловская, но такую же носили в Пруссии, Австрии и других странах, она была модной, и потому ее находили красивой.
Александр так же старался изменить все, что было установлено его отцом, как Павел переделывал все екатерининское.
С каждым днем все больше обнаруживалось сходство в характерах отца и сына. Оба стремились вникать во все сами лично, у обоих было пристрастие к формализму и мелочам. Оба не верили никому и легко раздражались, но у Павла это выплескивалось наружу, а Александр научился скрывать все под личиной прекраснодушия и ангельской доброты, которую так неосторожно приписывала ему бабушка Екатерина II.
Для вдумчивых, наблюдательных людей, которые видели в Александре не то, что хотелось видеть его неумеренным обожателям и льстецам, а то, что было на самом деле, постепенно выявлялась скрытая сущность молодого императора.
12 марта умиленные дворяне поверили словам манифеста, в котором Александр обещал, что будет управлять «по законам и по сердцу» бабушки. Пален, Зубовы, Трощинский и прочие заговорщики хотели этого, и Александр ничего другого обещать в манифесте не мог. В сущности, эти слова говорил не Александр, а Дмитрий Прокофьевич Трощинский, бывший секретарь Екатерины II, написавший текст манифеста.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});