Дело распутать не удалось и оно, казалось, было забыто.
– А что ж двигало этой Саджун? – поинтересовалась напряженно слушающая Ирен. – Почему она всем рисковала ради этого камня? Религиозные взгляды?
– По-видимому, нет. Насколько я смог уразуметь, камень был украден из буддийского храма, а Саджун не исповедует буддизм, она поклонница каких-то еще более древних языческих культов. Возможно, для заботы о судьбе камня у нее были какие-то личные, неизвестные нам причины…
Камень через опять же неизвестных нам посредников вернулся в Бирму, в корону Будды, однако сама история на этом не закончилась, так как Случай вмешался в него еще раз. На знаменательном сеансе гадания у Мещерских присутствовали шесть человек. Двоих из них мы уже знаем. Это были госпожа N и ее младший сын, подросток Евфимий. Остальные четверо: княгиня Мещерская с дочкой Ксенией, подружка Ксении Зинаида, будущая графиня К. и молодой человек по имени Константин. После исчезновения сапфира допрашивали на месте или вызывали в присутствие всех гостей и, разумеется, слуг. Где-то и как-то по ходу дела госпожа N случайно увидела кухонного дурачка Мишку. Сходство его ухваток с погибшим извозчиком Сазоновым сразу поразило ее наблюдательность, но тогда она сочла его чисто случайным. Впоследствии воспоминание о нем не раз тревожило ее, и как-то, не удержавшись, она даже мимоходом справилась о дурачке у княгини. Княгиня сообщила ей, что дурачок украл какую-то безделицу, был выгнан с позором, и по-видимому пропал где-то на дне петербургских трущоб, где ему самое место. «Впрочем, он был одним забавен, – заметила Мещерская. – Мог перемножать и делить в уме. Огромные числа. Ксения иной раз его даже к своим гостям звала. Предварительно загнав в баню и переодев в чистое. Так что если хватит у него ума прибиться к какому-нибудь бродячему цирку…»
Можно представить себе, как подействовали на госпожу N слова княгини. Некоторое время она пыталась искать следы дурачка, и даже, помятуя предположение княгини, завела собственных осведомителей среди цирковых людей, но он как будто растворился в тумане или канул в воду. Скорее всего, как раз в это время Михаил Туманов находился в Лондоне, куда отвозил сапфир для дальнейшей отправки в Бирму.
Следующие годы жизни Туманова мы опять можем лишь вообразить. Звезда его восходила все круче, и, поскольку у отцов-иезуитов он, кажется, все-таки не воспитывался, то по изощренности и многообразию его начальных действий можно с уверенностью предположить, что звезда та была звездою Востока и звалась Саджун. Опекая и направляя молодого и, как оказалась, весьма одаренного в делах Михаила, бывшая танцовщица не забывала и о себе. Поскольку представления о морали, этике и нравственности у предприимчивой парочки изначально были весьма своеобразными, то противостоять их соединенному уму, изворотливости и природной звериной привлекательности мало кто мог. Когда спохватывались и понимали, что происходит, оказывалось уж поздно.
Довольно быстро образовался начальный капитал, который наши герои тут же стали использовать по назначению, пуская деньги в оборот, ссужая под проценты и вкладывая едва ли не беспорядочно во все подряд. Идея накопительства оказалась им совершенно чужда, что, возможно, было связано с древней азиатской религией Саджун, а может быть, и с обстоятельствами ранней жизни и взросления Туманова. Мне, как полицейскому чиновнику, хорошо известен следующий феномен: самые знаменитые Вяземские воры всегда умирали в нищете. Отчего-то, владея временами огромными деньгами, они никогда и ничего не сумели отложить про запас или на черный день…
Наши герои умирать в нищете не собирались. Трудно сказать наверное, что именно более всего обусловило их успех: деловая хватка Михаила, изворотливый ум или азиатское колдовство Саджун, слаженность их действий или полная моральная всеядность и отсутствие каких бы то ни было внутренних запретов. Наверное, всего понемногу. Кроме друг друга, они не имели в этом мире никаких привязанностей и обязательств. Все люди, кроме них двоих, виделись им механическими игрушками, паяцами на нитках, за которые они все более умело дергали. Крайне способная к языкам Саджун окончательно вросла в российскую жизнь, обрусела и сменила имя. Теперь ее чаще всего принимали за татарку или за полукровку с окраин империи. Она никого не разубеждала и свое действительное происхождение не афишировала. Начав стареть, она своей волей и окончательно перевела отношения с Тумановым в деловое русло, и, не желая более от него зависеть, организовала собственное, весьма экзотическое предприятие.
– Какое ж? – с любопытством спросила Мария Симеоновна. Все разговоры о предприятиях интересовали ее чрезвычайно. К тому ж предприятие, созданное женщиной…
– Публичный дом с восточным уклоном, – ответил Густав Карлович, с неудовольствием покосившись в сторону Ирен. Присутствие этой серьезной девочки с толстой русой косой ощутимо мешало ему. Отчего ее не отослали в детскую? – Официальная вывеска, разумеется, имела в виду гадательный салон и сеансы энергетического массажа, но на самом деле… Услуги оказывались самые экзотические. Помимо всего прочего, девушки действительно умеют гадать различными способами, вести философские беседы, петь, танцевать восточные танцы с раздеванием и играть на музыкальных инструментах. Публика собирается самая изысканная…
– Однако… – со значением протянула Мария Симеоновна, глянув на Модеста Алексеевича. Тот покосился на жену, Ирен, и крайне неловко, так, что скрипнул и перекосился стул, как будто бы всем телом подмигнул Кусмаулю.
– Оставим, – немедленно согласился Густав Карлович. – Тем более, что как раз в те годы еще одна аллегория вмешалась в события и собрала дань с наших героев. Я имею в виду всем известную старуху с косой. От опухоли желудка скончалась старая княгиня Мещерская. Почти сразу вслед за ней ушел и князь. Это был, так сказать, естественный ход вещей. Родители должны умирать прежде детей. Но совершенно сокрушительный удар подстерег госпожу N – 1 января 1878 года, спустя два месяца после помолвки с Анютой Орловой, в Болгарии, при штурме Горгохатанских высот погибает ее старший сын Николай, ротмистр лейб-гвардии Драгунского полка. Обстоятельства этой смерти нелепы и как-то трагически необязательны. Никто из солдат и офицеров его эскадрона так и не сумел внятно объяснить, как и за каким делом Николай очутился в том месте, где его сразила пуля. Умер он мгновенно, не мучась и ничего не успев сказать подбежавшим на выстрел сослуживцам.