- Только один раз я попался к немцам, и то это было не в разведке.
- А как же это было?
- Это было около Банско-Бистрицы. Партизаны вышли на окраину, и немцы незаметно окружили их. И взяли десять человек в плен. И меня тоже.
- А у тебя было оружие?
- Было. Когда немцы нас окружили, я опустил револьвер в сапог. Нас взяли в плен и посадили на машины. И в каждой машине ехал немецкий автоматчик. В кузове машины я стоял около немца. Он отвернулся, чтобы закурить, а я вынул у него из автомата обойму и спрыгнул через борт машины. Он схватил автомат, а стрелять не мог: у него не было обоймы. А я убежал с дороги в лес, и потом шел к партизанам по карте. Я знал, где они находятся.
- А ты умеешь разбираться по карте?
- Конечно, - просто сказал Андрей Гога. - Меня учили.
- А пистолет так и остался у тебя в сапоге?
- Да, - сказал он, - пистолет остался у меня в сапоге. Мне пистолет подарил командир отряда Василь. Я его берег.
- А стрелять тебе приходилось из твоего пистолета?
- Приходилось, - вдруг застенчиво улыбнувшись, сказал Гога. - Сегодня утром мишень повесили на двери и стреляли.
- А по немцам?
- По немцам я стрелял, но в них не попал. Я далеко тогда стрелял. Я их тогда не мог убить. Я их убил, когда в прошлом году бросил в них гранату.
- Как это случилось? - спросил я.
- Мы шли в разведку с партизанами. Только подошли к дороге, а по дороге ехали немцы. Мы стояли за скалой над самой дорогой. У меня была противотанковая граната. Я ее взял и бросил вниз, когда проезжала немецкая машина. Она взорвалась. Мы вышли на дорогу. Партизаны нашли трех убитых немцев. Взяли у них документы и взяли пистолеты.
- А тебе они не дали?
- Чего?
- Пистолета.
- Нет. У меня же был пистолет, вот этот, - Гога внушительно похлопал себя по висевшему у него на поясе парабеллуму. - Мне не нужен был пистолет, я им отдал.
Он тихо сидел передо мной, этот худенький мальчик с внимательными глазами, гладко зачесанными назад волосами и усталым лицом. Кроме висевшего у пояса парабеллума, в нем не было ничего воинственного и необычного.
- Что же ты теперь будешь делать? - спросил я его, когда почувствовал, что наш разговор подходит к концу.
- Теперь поеду до Берлина, - сказал он просто и убежденно, как что-то само собой разумеющееся.
- А в Москву хочешь попасть? - спросил я его, зная, что мечта попасть хоть на неделю в Москву - мечта огромного числа людей в любой из славянских стран, которые я объехал за этот год.
- Сначала поеду до Берлина, а потом до Москвы, - все так же серьезно сказал он.
И вдруг, сжав губы, пристально посмотрев на меня, добавил как что-то самое заветное и давно решенное:
- А потом я хочу быть летчиком.
- А вдруг тебя не примут, вдруг у тебя глаза плохие. ' - Все равно я буду летчиком, - повторил он. - Все равно я буду летчиком, летчиком! - три раза повторил он.
И я понял по его лицу, что пробовать шутить над этим или пробовать возражать ему было бы не только жестоко, но и бесполезно, - все равно он будет летчиком. Если у него будут слабые глаза, он будет летать в очках, но все равно будет летать. Если у него будет один глаз, он все равно будет летать с одним глазом, как Вилли Пост. Он будет летчиком! Все равно будет! Он все равно добьется в жизни всего, чего захочет, он, этот старый партизан 1931 года рождения.
30 марта 1945 года
Евгений Воробьев
Трубка снайпера
С трубкой Номоконов был неразлучен всю войну. Даже в засаде он всегда лежал, держа трубку в зубах. Там нельзя зажечь трубку, тем более подымить вволю, можно только лежать, посасывая холодный и все-таки желанный, аппетитный мундштук.
Номоконов умело маскировал свою позицию. Его не находили немцы и теряли свои.
Он прикидывался валуном, обросшим мхом, когда воевал на Карельском перешейке.
Он выдавал себя за сноп пшеницы под Житомиром.
Он подделывался под кряжистый пень в лесах Валдая.
Он притворялся трубой сгоревшего дома на окраине прусского городка Гольдан.
Война бросала Номоконова на разные фронты, и всюду он оказывался за тридевять земель от родных мест. Иногда письмо шло из дому месяца два, и тут не было большой вины почтарей. Далеки родные места, и не скоро дойдет на фронт письмо из поселка, затерянного в глухой тайге Забайкалья.
- Песню про славное море, священный Байкал помните? - спрашивает Номоконов. - Там наши места упоминаются. "Шилка и Нерчинск не страшны теперь..."
В мирное время Семен Данилович Номоконов плотничал, а все свободные дни занимался охотой. В родных местах Номоконов славился искусством выслеживать и бить в тайге дикого кабана, сохатого, медведя. В улусе Делюн, где он провел детство, тайга подступала чуть ли не к порогу дома. С девяти лет он начал охотиться. Отец и соседи брали мальчика с собой на промысел. Партии уходили в тайгу на полтора-два месяца, за триста - четыреста километров от дома, к Олекме и Алдану. Семен учился сызмальства экономить патроны: у бедного охотника каждый патрон был на счету. Как знать, не эта ли таежная бережливость положила начало меткости маленького охотника?
Когда началась война, Семен Данилович впервые взялся за трехлинейку.
Сначала он попал в санитары. Затем Номоконову дали автомат ППШ и послали в разведку. Ему не раз довелось охотиться за "языком". Он до сих пор помнит, как они захватили в плен фашиста с ручным пулеметом и по снежным сугробам волокли его на плащ-палатке, оглушенного и связанного.
Вскоре Номоконова, который отличался сверхметкой стрельбой, перевели из разведки в снайперы. Ему вручили винтовку No 2753, и Номоконов прежде всего решил ее пристрелять. Чтобы не тратить даром патронов, он проверил винтовку на фашисте. Тот шел пригнувшись по лесистому берегу озера, разделявшего наши и немецкие позиции. Было это на Валдае 12 марта 1942 года.
- На том берегу много фашистов водилось, - вспоминает Номоконов, попыхивая трубкой. - Только нужно было помнить, что вода к себе пулю притягивает. Так что прицел приходилось брать чуть выше, а стрелять тяжелой пулей...
Номоконов так и сказал о фашистах: "водились", будто речь шла о дичи или звере.
27 марта 1943 года в вечернем сообщении Советского Информбюро было сказано, что снайпер Номоконов истребил двести шестьдесят три фашиста.
Вот и получается, что усилиями Семена Даниловича Номоконова численность армии Гитлера почти каждый день уменьшалась на одного солдата.
- Цена фашисту - одна пуля, - любит повторять Номоконов.
Среди "крестников" Номоконова были не только солдаты. Снайпер особенно терпеливо выслеживал офицеров.
Был случай, когда он взял на мушку и сразил какого-то солидного немца, окруженного целой группой офицеров; они пробирались кустарником по лощине, блестели стекла их биноклей. Какой на переднем крае поднялся переполох! Немцы открыли ураганный огонь из всех видов оружия, но Номоконов и его напарник бурят Тагон Санжиев остались невредимы. Захваченный ночью "язык" рассказал, что русский снайпер подстрелил представителя ставки Гитлера.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});