– Да уж… – простонала Наан. Но продолжить диспут не удалось. Лабастьер оказался прав: под ветками обнаружился узкое отверстие. Приамы подтащили к нему своих пленников и, не церемонясь, спихнули их вниз, сначала Лабастьера, а за ним – Наан. Но перед этим безобразный приам, именно тот, который поймал их, осклабившись и смрадно дыша, склонился над Наан и внимательно, явно вожделея, вгляделся в нее, одной рукой быстро и больно сжав ее грудь. Затем, хохотнув, облизал ей губы и нос, отчего ее чуть не стошнило, а уж потом уж и столкнул ее в темноту.
Высота оказалась немаленькой, и когда Наан свалилась на Лабастьера, тот болезненно охнул. Но Наан и сама больно ударилась боком о привязанный к нему жердь. И это была далеко не последняя боль: дикари попрыгали вниз прямо на них… Затем они долго волокли свою добычу узким коридором. В стенах его тут и там имелись «карманы», служившие, по-видимому, жилыми помещениями. Там горели костры, самки и самцы, сгрудившись вокруг них, занимались какими-то примитивными делами: что-то мастерили, чесали друг друга и сами себя, иногда, судя по запахам, готовили какую-то пищу…
Когда добычу тащили мимо них, дикари, живо отреагировав на событие, подползали к выходам из карманов и пытались схватить, ущипнуть или хотя бы потрогать незнакомцев. Но те, кто их волок, огрызались, а порой и отгоняли любопытных безжалостными ударами. Тут и там возникали короткие побоища, но движение не замедлялось.
Блуза на спине Наан порвалась, ее спина, казалось, стерлась до плоти, но она уже перестала чувствовать боль, лишь мысль о том, сколько грязи набивается сейчас в ее раны, заставляла ее страдать. Дикари уставали и делали короткие мнинутные передышки. И в эти минуты Наан вновь с отвращением чувствовала руки одного из них, исподтишка ощупывавшие ее.
Наконец они прибыли к месту назначения. Им оказался примитивный инкубатор – огромная и глубокая неосвещенная яма, битком заполненная куколками и гусеницами. Они ползали друг по другу, испражнялись, вереща отбирали друг у друга куски пищи. В ночном зрении все это казалось Наан живым бледно-зеленым месивом.
По краю этой ямы имелся широкий уступ, на котором были навалены сушеные фрукты, орехи, ягоды и прочий провиант, и куда гусеницы добраться не могли… По-видимому, продукты время от времени сбрасывались отсюда вниз. На этот-то уступ и положили пленников.
– Нас скормят этим тварям, – сказала Наан скорее себе, чем Лабастьеру, и почувствовала, что к горлу подкатил комок. Неужели ее жизнь закончится так бесславно в этой отвратительной яме, заполненной потомством грязных дикарей?
Лабастьер не успел ответить ей, потому что изловивший их приам наклонился над ним и сорвал с его уха серьгу, порвав бедняге мочку уха. Тот лишь вскрикнул от боли, а затем хрипло рассмеялся голосом императора.
И ответил Наан уже ОН:
– О да, о да, гордая и лживая самка. Только я не боюсь этого. Потому что в мире останется еще очень много МЕНЯ. А вот ты получишь по заслугам.
Наан не выдержала того, что в последние минуты своей жизни она потеряла возлюбленного и осталась наедине с существом, которого она ненавидит больше всего. И она разрыдалась беспомощно и горько, не находя в слезах ни утешения, ни облегчения.
А император все говорил и говорил:
– Хотя, возможно, ты умрешь и не от зубов этих личинок. Сейчас в боевую готовность приходит весь мой воздушный флот. И вся эта армада через несколько минут примчится сюда, чтобы уничтожить это подземное жилище. Найти это место мне будет совсем не сложно.
– Тебе-то что сделали эти несчастные дикари?! – воскликнула Наан сквозь слезы.
– Их не было в моих планах, и их не будет там никогда, – лаконично объяснил император. И добавил: – Теперь и тебя нет в моих планах.
Закрыв глаза, Наан постаралась унять рыдания, чтобы император не подумал, что она о чем-то жалеет. Она и в самом деле не жалеет ни о чем… И все-таки ей так хочется жить!
Внезапно она почувствовала какое-то движение. Приоткрыв веки, она увидела возле своих ног заплетенную в косы голову их пленителя. Встав на четвереньки и ухватившись рукой за жердь, к которой была привязана Наан, он пыхтя поволок ее в сторону выхода из инкубатора.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Император вновь глухо рассмеялся:
– А еще до того, как ты умрешь, тобой овладеет эта уродливая тварь. Что ж, это, конечно, намного приятнее, чем принадлежать мне…
– Да! – выкрикнула она. – Это намного приятнее! – и слезы ее моментально высохли.
Воровато оглядываясь по сторонам, приам затащил ее в ближайший от инкубатора карман, затем подполз к его входу и стал закладывать его сложенными в штабель деревянными брусьями, вставляя их в специальные пазы. Вскоре вход был довольно плотно закрыт: брусья были хорошо подогнаны друг к другу, и между ними не осталось ни единой крупной щели.
Наан подумала, что, возможно, это помещение служит специально для спаривания, недаром оно находится рядом с инкубатором, и ее передернуло от этой мысли. Наверное, таких комнат тут несколько, и они обладают статусом неприкосновенности. Закрыв вход, приам обезопасил себя от разоблачения…
Дикарь тем временем еще немного повозился у входа, и через пару минут там запылал костер.
Несмотря на то, что намерения приама были ясны, Нана подумала, что все это немного обнадеживает. Он явно стремится сделать помещение комфортабельнее, и он не набрасывается на нее, как зверь. Возможно, для него будет небезразличным и ее поведение, возможно, износилование – не в традиции этого племени… Или, может быть, она сумеет перехитрить его? Надежда была слабой, и все-таки Наан почувствовала некоторое воодушевление.
Последующие действия приама укрепили эту надежду.
Он развязал свою пленницу, а затем, корча рожи, принялся угрожающе мычать и жестикулировать, акцентируя ее внимание на выходе. Наан поняла: он хочет сказать ей, что пытаться бежать бесполезно. Она послушно присела на пол и стала растирать затекшие ноги и руки.
Дикарь успокоился, отполз в сторону, отвалил от стены небольшой камень, достал что-то из углубления под ним, а затем, одной рукой прижимая к груди ворох предметов, вернулся к Наан. Он разложил перед ней свои «дары»: костяной нож, недозрелый лесной орех, моток флуоновой бечевки, гладко отполированный камень, который мог бы служить молотком, раковину и… сережку Лабастьера. (Второй серьгой завладел, по-видимому, кто-то другой.)
Оттягивая время, Наан попыталась подыграть ему. Она стала внимательнейшим образом рассматривать все эти вещи, трогать, обнюхивать, причмокивая и даже одобрительно взвизгивая. Дикарь при этом очень серьезно смотрел на нее, время от времени быстрым движением протягивая к ней руку и трогая какой-нибудь участок ее тела.
О близости с этим существом Наан было жутко даже помыслить. И она гнала от себя эту идею, продолжая «игру в базар» и стараясь определить: действительно ли дикарь предлагает ей что-то в обмен на ее любовь, или он пытается завязать с ней «беседу», пользуясь за недостатком слов предметами. Или же он просто хвастается своими сокровищами, показывая, сколь велик его статус в племени?
Наан уже по нескольку раз брала поочередно все эти предметы, и приам начал выказывать явные признаки нетерпения. Не успела Наан подумать, верно ли она поступила, притронувшись к «дарам», тем самым, возможно, показав свою готовность продать себя, как мысль эта подтвердилась. Когда Наан раз в десятый взяла в руки сережку, дикарь, вдруг хрипло рыкнув, попытался повалить ее на пол.
Наан сумела вывернуться и откатиться в сторону. Приам, придя в неистовство, азартно взвыл и прыгнул в ее сторону… И тут пещеру потряс невиданный, закладывающий уши, грохот. Стены, душераздирающе скрежеща, шевельнулись и покрылись трещинами, с потолка посыпались комья земли и осколки породы. Пол задрожал и заходил ходуном.
Землетрясение?!!
Приам, моментально потеряв всякий интерес к пленнице, прикрыл голову руками и затравленно огляделся. А затем кинулся к выходу и принялся торопливо разбирать загородку. Наан поспешила к нему на подмогу, и он не отказался от ее поддержки.