— Вы кто? — спросил Юра.
— Я? Партизан! Разве не узнаёшь? Ты еще ответишь. Какое право имеешь меня задерживать, а? На бумагу, читай!
Юра три раза перечитал удостоверение.
— Поедешь с нами в Судак, — сказал Юра, не зная, что и думать.
— Поеду! — согласился мужчина.
Когда они уже проехали полпути, в том месте, где дорога шла через виноградники, арестованный соскочил с подводы и юркнул в кусты. Коля крикнул:
— Назад!
Выстрелил по нему из винтовки, все погнались и догнали. Арестованный пытался вырваться, даже кусался. Но ему связали руки.
С триумфом проехали комсомольцы по Судаку и остановились возле ревкома. Гаврилова не оказалось. Его заместитель Биляль Амир сейчас же запер арестованного в комнате на втором этаже, расспросил Юру о подробностях и сказал:
— Кто поручил?.. Молодцы! Захваченные винтовки сдайте Сандетову на склад.
Но когда узнал, что большая часть винтовок осталась у таракташских комсомольцев, он вышел из себя и приказал немедленно отобрать их и привезти сюда. Юра отказался. Они поссорились.
Юра с Колей отправились к Сергею Ивановичу. Он был чем-то очень озабочен. Хмурил брови, ходил по комнате и выспрашивал все подробности, как все произошло. Юра рассказал о ранении Юсуфа.
— Я как раз из больницы. Получил записку Юсуфа с просьбой поскорее приехать. Но записка попала ко мне поздно. Юсуф умер.
— Умер?!
— Да, умер. Рана сама собой. Но смерть произошла в результате отравления… Теперь слушайте меня внимательно. Какого черта вы оставили арестованного в ревкоме, а не привезли сюда?
— Биляль приказал! — сердито сказал Коля. — Он поместил его в комнату на втором этаже.
— Я уже послал за арестованным. И вот что. Ребята вы боевые, только не самовольничайте. Об этом оружии мы знали и вели наблюдение, а вы нам всё сорвали. Потому что… Одним словом, чтобы больше никаких самовольных обысков! Таракташских комсомольцев разоружать не будем. Только вы держите с ними самую тесную связь. В ближайшее время выступим прочесывать горы и возьмем их с собой.
В дверь постучали. Вошел посланный Сергея Ивановича, молодой смуглый чекист.
— Арестованный убежал!.. — доложил он.
Для Серого уже давно не было овса, не было и крошки хлеба. Впрочем, хлеба не было и у его хозяев — по карточкам выдавалось всего по сто граммов, да и то не каждый день. На шубку, привезенную еще из Эрастовки, Юлии Платоновне удалось выменять немного пшеницы, и Юра перемалывал ее на ручной мельнице. Молоть было не очень трудно, но скучно. Знай вращай верхний жернов деревянной ручкой, приделанной железным ободом к его боку. Правой крути, а левой бери пшеницу по зернышку и закладывай в отверстие посредине жернова. Мука сыплется чуть-чуть, сразу и не заметишь. Собирай ее с деревянного стола — и в тарелку. Ох, и нудная же работа! Мелешь час, мелешь два, а муки получишь всего каких-нибудь полкилограмма. Но и то добро! Можно испечь лепешку. От своего кусочка Юра отрывал и для Серого.
Сена запасти тоже не удалось. В прошлые годы немецкие колонисты из Аджибея меняли его на вино, а в этом году вина у всех было много, так как из княжеских и графских подвалов вывезли не один десяток сорокаведерных бочек. За перевалы, оседланные бандитами, вино не повезешь!
Поэтому по утрам Юра отпирал дверь конюшни и выпускал Серого кормиться на волю. Юра знал — Серый в руки никому не дастся, убежит, и лишь снимал с него недоуздок, чтобы не за что было ухватить. Серый пасся вдоль арыка, уходил в сад, потом к реке, заходил и в другие сады. А к вечеру возвращался в конюшню. Если Юре надо было ехать, он свистел, бил в ведро, и Серый прибегал.
Юра с пустым ведром шел в конюшню, а Серый бежал за ним. Там Юра, закрыв дверь, надевал уздечку, хомут, а Серый, сунув морду в ведро и не найдя там овса, обиженно прижимал уши и силился за обман схватить Юру зубами. Но Юра знал — не схватит.
Ночью Юра размышлял о делах в Таракташе, о смерти Юсуфа, и Биляле, и странном бегстве арестованного.
Утром Юра пошел к Сергею Ивановичу. У того как раз был Гаврилов.
— Мы, комсомольцы, решили выследить Биляля и арестовать его. Али тоже так думает.
— Отберу я у тебя оружие и из секретарей выведу за такие штуки! — пригрозил Гаврилов.
— А может быть, вы не все знаете? Его же надо арестовать!
— Все знаем… Но не все так просто, как тебе кажется! — возразил Сергей Иванович. — Биляля мы пока не тронем, и ты с ним больше не конфликтуй, не мешай нам.
— А что?
— Ничего.
— Но ведь кто-то сообщал бандитам о наших обозах, отправленных в Феодосию за продуктами. Ведь каждый раз…
— Обоз не иголка, его с гор видно, — сказал Гаврилов. — Хуже то, что послали человека в Феодосию, чтобы принять судно с продовольствием для Судака, и о нем с тех пор ни слуху ни духу. Послали второго, и второй не дошел. Телефон не работает, бандиты рвут провода.
— Я дойду. Доеду!
— Ты?
— А что? Я не взрослый. Кто же на меня обратит внимание. Едет пацан куда-то, ну и пусть…
— Логика в этом есть! — заметил Сергей Иванович, не спуская с Юры испытующего взгляда. — Но ведь не могу же я тебя послать принять судно с грузом. В Феодосии тебе не поверят. Мальчишка ты еще. Несерьезно!
— Мне очень в уком комсомола надо: взял бы анкеты, комсомольские билеты, литературу. Они мне и помогут с фелюгой. Там ведь Сережа.
Гаврилов вопросительно посмотрел на Сергея Ивановича.
— А как ты поедешь? — спросил Сергей Иванович.
— Как? Если дороги перекрыты, то через Капсель до Коз, а оттуда на перевал по лесу и дальше тоже лесом.
— Но ты пойдешь без оружия, — предупредил Гаврилов.
— Почему? По дороге бандиты.
— А что ты можешь сделать один против бандитов. Да и винтовка вызовет подозрение.
— Я возьму револьвер.
— Ни в коем случае! Поедешь будто за хлебом для семьи. В Феодосии у тебя родственники. Тетка!
Домой Юра возвратился вечером. Бумажка за подписью секретаря ревкома о том, что «Константину Гадалову, 1904 г. рожд., разрешено следовать в г. Феодосию по местожительству родственников», лежала у него в кармане.
Проходя мимо графской дачи, он решил заглянуть в домик Османа. Пусто. Никого. Даже вещи вывезены. Он отправился домой по сиреневой аллее. Его окликнула Лиза. Теперь они встречались только на уроках и даже не разговаривали.
— Юра, почему ты меня презираешь? — спросила Лиза, глядя ему в глаза.
— Я тебя не презираю. Так получилось. У революционера не должно быть личной жизни. Он живет общественными интересами. А ты классово чуждый элемент…
— Да, — покачала головой Лиза, — ты меня презираешь, даже ненавидишь! За что?