На записке рядом с чернильной подписью Жданова Сталин написал ответ простым карандашом: «Т. Жданов! Вышло не плохо. Хорошо бы разбить речь на две главы (глава 1-ая — критика учебника, глава 2-ая — о философ. фронте). Есть поправки в тексте. И. Сталин»{708}.
Андрей Жданов дисциплинированно разбил свой доклад на две главы с соответствующими названиями. Правки вождя и старшего товарища были немногочисленными — 26 на сорок одной странице — и скорее стилистическими. Так, в изначальной ждановской фразе — «марксизм возник, вырос и победил в беспощадной борьбе со всеми представителями идеалистического мракобесия» — Сталин исправил залихватское «мракобесие» на более строгое и уважительное «направление». Впрочем, доклад сохранил привычную Жданову живость и нарочитую весёлость стиля — последнее, пожалуй, в те времена было присуще исключительно его произведениям; все остальные властители СССР были тогда сугубо серьёзны в публичных выступлениях. Жданов же и в докладе, задуманном по сути как обязательная директива всему философскому сообществу, сумел с юмором и дипломатично польстить аудитории, прежде чем начать ею командовать и ставить в рамки.
Начиная выступление, он назвал себя «философским юнгой, впервые вступающим на зыбкую палубу философского корабля во время жестокого шторма», в отличие от присутствующих в зале профессиональных философов, названных «старыми философскими морскими волками», способными «легко бороздить философские моря и океаны»{709}. При этих словах стенограмма фиксирует одобрительный смех в зале, что, впрочем, привычно для его докладов и выступлений. Жданову такая реакция слушателей явно нравилась. Без сомнения, и сам Сталин считал, что чрезмерную серьёзность, присущую советским вождям, полезно иногда разбавлять простыми человеческими шутками.
Но почти сразу аудитория получила совсем нешуточный удар: «На философском фронте отсутствует развёрнутая большевистская критика и самокритика. Отсутствие творческих дискуссий, критики и самокритики не могло не отразиться пагубным образом на состоянии научной философской работы. Известно, что философская продукция совершенно недостаточна по количеству и слаба по качеству. Монографии и статьи по философии — редкое явление»{710}.
Отметим, что для Жданова «критика и самокритика» была не просто прикладным инструментом, в его понимании она являлась главным средством преодоления противоречий в социалистическом обществе. Жданов так сформулировал этот ключевой тезис: «Наша партия уже давно нашла и поставила на службу социализму ту особенную форму раскрытия и преодоления противоречий социалистического общества (а эти противоречия имеются, и о них философы не хотят писать из трусости), ту особенную форму борьбы между старым и новым, между отживающим и нарождающимся у нас в советском обществе, которая называется критикой и самокритикой»{711}.
Не будем вдаваться во все философские тонкости сорока с лишним страниц научного доклада Жданова. Очевидец вспоминал позднее: «Речь Жданова произвела на участников дискуссии сильное впечатление. На фоне по преимуществу догматических выступлений её участников она выгодно отличалась имманентностью хода рассуждения, претензией на крупномасштабные обобщения и глобальные формулировки, как бы выводящие методологию историко-философского исследования на новый и высокий уровень»{712}.
Эта оценка принадлежит доктору философских наук Захару Каменскому. При этом сам Каменский, один из лучших специалистов по истории русской философии XIX века, весьма критически относился к роли Жданова и написал эти слова в сборнике, изданном в 1991 году, в самый разгар антисталинской «перестроечной» публицистики, под говорящим названием «Изживая "ждановщину"». К философскому содержанию доклада Жданова Захар Каменский отнёсся критически, но, как видим, не смог не отметить блестящую форму того доклада.
Сразу после выступления Жданова аудитория мигом разделилась на льстецов и критиков. «Придворный философ» Марк Митин, руководитель кафедры диалектического материализма ВПШ, поспешил с запиской: «Уважаемый Андрей Александрович! Не могу удержаться от того, чтобы не выразить свои чувства после Вашей речи. Ваша речь доходит до глубины души… Вот каким большевистским языком мы должны говорить! Вот чему мы должны учиться. Разрешите мне от всей души поблагодарить Вас за такое вдохновляющее выступление»{713}.
Показательно раскаялся и сам объект критики. «Я вполне сознаю, — писал в июле 1947 года Александров Сталину и Жданову, — что не поправь меня Центральный Комитет по теоретическим вопросам, мало пользы было бы от меня как профессионального философа для партии… Философская дискуссия, и особенно глубокое, сильное выступление товарища Жданова, зарядили философских работников огромной большевистской страстью, вызвала у всех у нас рвение, искреннее стремление покончить со старыми приёмами, навыками в научной, публицистической и организаторской работе»{714}.
Жданов наверняка усмехнулся такой грубой лести, в те дни на его рабочем столе подобных записок появилось немало. Но куда больше внимание Жданова привлекли развёрнутые письма, направленные ему рядом философов, в том числе совсем не «маститых». Многие из них содержали вполне конструктивную критику отдельных положений его доклада от 24 июня 1947 года.
И здесь отметим, что особое внимание Жданов уделил не «чистым», кабинетным философам, а тем, кто занимался вопросами философии, одновременно работая в области естественных наук. Так, к нему обратился сотрудник аппарата ЦК Сергей Суворов, получивший образование и начинавший карьеру как учёный-физик, поэтому в докладе Жданова он обратил внимание на момент, где были затронуты совсем уж глубоко научные моменты стыка физики и философии по поводу природы материи. Ознакомившись с соображениями Суворова и материалами теоретической физики, Жданов согласился, что его пассаж с полным отрицанием взгляда на материю, как «сумму волн, несущих энергию», всё же не совсем верен с точки зрения современной ему физической теории. В итоге в печатной версии доклада появилась более осторожная и обтекаемая формулировка, что отрицаются попытки изобразить материю «только лишь как некоторую совокупность волн». На этом примере можно оценить степень глубины и проработки Ждановым философских идей.
На следующий день после доклада, 25 июня 1947 года, к Жданову обратился 42-летний профессор философии Бонифатий Кедров, крупный учёный в области органической химии. Жданов обратил внимание на пророческие слова Кедрова о том, что в советской жизни уже присутствуют «некоторые симптомы особого рода ревизии марксизма путём выхолащивания из него творческого характера»{715}. Собственно, все последующие десятилетия, 1950—1980-е годы, и пройдут в СССР под знаком такого выхолащивания и омертвения марксистской идеологии. И вполне диалектический парадокс: здесь свою негативную роль сыграет именно выдвиженец Жданова на ниву идеологии М.А. Суслов. Впрочем, в отсутствие живой марксистской философии в брежневское время, «заместитель генсека по идеологии» только и мог, что консервировать прежние наработки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});