Читать интересную книгу Пора меж волка и собаки - Андрей Синельников

Туманным утром, после внезапно налетевшей бури, потопившей несколько лодей с припасами и разметавшей шатры, тех, кто плохо их к земле укрепил, к Ивану юркнула его мамка.

– Я на время отлучусь Ваня, – сказала Малка, – И Угрюмов с собой заберу.

– Чего так? – насторожился царь.

– Япанча надоел, хуже мухи в зной. Сбегаю с ними по делам нашим в чащобы лесные. Вы тут сидите тихо. Воевод не слушай, им бы все удаль свою показать. А ты помни. Поспешай медленно. Поспешишь – людей насмешишь!

– Помню я мамка, помню. Вода и камень точит! – нетерпеливо ответил Иван, но настороженность во взгляде не пропала, – Когда назад?

– Скоро. Псарей от себя не отпускай! И не верь никому! Скоро мы их выведем всех на чистую воду. Увидим, кто, чем дышит, какому Богу молится! До свидания, до скорого. Не грусти. Мы мигом, Одна нога там – другая здесь! – она повернулась и пропала, как видение.

В самой глухомани волжских лесов, на круглой поляне встретилась Малка с лесными волхвами и ведуньями. Что там они обговаривали, чем там она их привораживала, осталось тайной, но вместе с ней вернулись в воинский стан пять юрких пострелят, учеников лесных берендеев. Каждый взял под уздцы коня воеводского и увел в лесное зеленое море конных витязей из старых дружинников в бою гораздых. Увел в лесное море и пропали они там, как и не было. Ни веточка не шелохнулась, ни сучок не треснул. Сховал лес воинскую силу, растворил в себе. Умела Малка, кого хочешь уговорить.

Япанча вылетел в очередной раз по знаку, поднятому на башне, и рассыпался по Арийскому полю, охватывая свежие обозы с припасами и оттесняя от них малую стражу. Обозы медленно отползали к тыну, откуда ударили пищали и пушки. Япанча, уже оторвавший от обозов изрядный кусок, повернул к спасительному и родному лесу. Во тут-то и расступились зеленые заросли, выпуская притаившихся на время воев. Расступились лесные заросли и раскрылись болотистые ерики вдоль крутых яров речных, и везде ждали конников Япанчи не менее умелые ногайские и волжские казаки и татары. Даже в круг казачий убийственный не успели встать ордынцы, как порубили их из засады дружинники. Оставшихся гнали верст пятнадцать, пока кони не выдохлись. Казанцы всю расправу видели со стен, поняли – это почти конец. Государь опять направил грамоту, мол, бейте челом, на присягу верности. Ордынцы гордо промолчали, на то и был расчет.

Вечером в шатре государевом собрались на совет только близкие люди, такие близкие, что и помыслить страшно. Призвал царь Малку, да Елисея, а на стражу поставил Угрюмов.

– Ответь мне чернокнижник, ведун великий, – обратился к Микулице Иван, – Пошто мы тут уже второй месяц прохлаждаемся, а казанцы сдаваться и в голову не берут. Вроде, как и мышь, туда не проскочит. Ну, ладноть припасов они там накопили лет на пять. Пусть так! Но воду-то по твоему совету мы им перекрыли. Они что без воды живут! За десять дней дождя ни капли! На дворе жара летняя! Скоро урожай сбирать! Ответь, раз ты ведун!

– А чего тут тайны-то делать. Книги колдовские трепать, – спокойно ответил волхв, – Туточки тайн – кот наплакал. Есть у них под башней, где казна лежит, самое главное сокровище. Сокровище это – ключ-тайник. К нему ведет подземный лаз, чтобы тайным путем тем воду в город давать. Вот и весь секрет!

– И что ж ты грамотей предложишь мне!? – царь наклонился в сторону волхва.

– А без затей, надо под ход тот подкопаться, в подкоп пороха бочек пять уложить, да и рвануть всю эту башню Даирову вместе с тайной ее и ключом волшебным, чай не живая там вода и не мертвая.

– Рви! – коротко рубанул царь.

– А ты Ваня, разомнись маленько, – примирительно сказала Малка, – Возьми дружину кону и сбегай, потрепли городки Арийские, черемису местную разбойную к присяге приведи.

– Я сбегаю, разомнусь. А вы в последень раз отправьте упрямцам слово мое. Крови не жажду, жду с замирением, – он вышел.

Гонцы принесли ответ из города, когда Иван еще не вернулся с усмирения черемисы. Ответ был короток.

– Не бьем челом. Пусть Русь уже на стенах и башнях, ничего мы другие стены поставим, и все помрем или отсидимся!

– Не отсидитесь! Все помрете! Рви, – повторила Малка слова государя.

Перед рассветом страшный гром потряс не только город, но стоявшие вкруг него дружины.

– Это что? – удивленно вскинулся Микулица.

– Это пушкари перестарались, – ответила Малка, – Ты им сколь пороху сказал в подкоп положить?

– Пять бочек, а что?

– Ну…,они десять втюхали. Заставь дурака богу молиться – он лоб расшибет. Считай, вся Царева башня и с ней пол ханского подворья по небу летают.

Войска в дыму, в грохоте, в громе и молнии пошли на приступ, рубя оглохших и обалдевших ордынцев. К Ивану Васильевичу подскакал воевода.

– Государь время тебе ехать полки ждут тебя!

– Еще службу до конца не отстоял, – отмахнулся царь, стоя у походной скинии.

– Велико время царю ехать, – подлетел гонец вдругорядь, – Воинам укрепиться надоть!

– Сейчас к причастию схожу. Ждите!

Царь появился уже конно, в окружении псарей. Глянул на стены и валы, увидел, знамена, бунчуки и прапора царских полков, понял, теперь Казань взята и направил коня к стенам города. Ворвавшиеся дружинники рубили оборонявшихся умело и споро, пробиваясь к центру, к казне. Вдруг вслед им в город ринулись кашевары и пастухи, мародеры и обозные девки, гиены войны почувствовали легкую поживу. Еще бы, ордынский казан грабят, казну ордынскую в распыл пущают. Как тут не поживиться добром! Дружинники, царевы псари, и сами казанцы, объединившись в едином порыве, вдарили по озверевшей от алчности толпе, взвывшей в страхе:

– Секут! Секут!!

– Сечь до смерти, тварей! – приказал побледневший от гнева царь и послал в подмогу дружинникам еще гвардию, – Эти крысы хуже чумы!

Отборные же полки Спаса Нерукотворного продолжали прорубаться к казне, где еще сражался Едигер и его личная дружина. Он вышел на казначейскую башню зычно крикнул вниз.

– Пока стоял юрт наш и место главное, где престол ханский был, до тех пор бились мы до смерти за казну, за юрт. Теперь я сдаюсь вам живой и здоровый, а кто не со мной тому дайте испить последнюю чашу!

От стен башни ринулись последние силы ордынцев, решивших не сдаваться и пасть в бою. Иван приказал бить в упор из пушек и пищалей. Живыми не брать никого, окромя женщин и детей.

После битвы, проезжая по улицам, заваленным трупами не сдавшихся ордынцев и смотря как грузят на возы казанный кош, общую калиту, тихо сказал служке.

– Церкву здесь заложите в честь Спаса Нерукотворного, того, кто дружины мои верные грудью защитил, – помедлил, подумал, поманил из своей свиты Мастера Постника, – А что Мастер смогешь отметить дело сие Собором. Таким Собором, что еще не видали на земле.

– Смогу государь. Будет Собор. Не Собор – Иерусалим небесный!

– Хорошо, – царь подумал, поскреб лоб, – А подмастерья у тебя есть знатные?

– Есть государь. А что? – Мастер шею не гнул, смотрел открыто.

– Пусть ставят здесь Кремль из камня. Не гоже Волгу-мать без прикрытия держать. А то кому-нибудь еще после меня повадно будет город на меч брать. Смогут?

– Смогут государь, на то они и каменщики вольные, чтобы смочь! Такие стены поставим, что б один вид пугал.

– А еще в кремле том, – Иван наклонил голову, будто слушал сам себя, – В кремле башню поставьте для Суюнбеки. Она мальца своего бережет, сил и жизни не жалеет. Пусть живет здесь берегиня рода Гиреева.

По возвращению в Город Пресвятой Богородицы богомазы намалевали икону огромну, назвали «Благословенно воинство Небесного царя». Изобразили на ней самого Ивана Васильевича и ближних дружинников его, что в Дом Богородицы казну ордынскую привезли и все под руку свою взяли.

Мастера же – Барма и Постник прямо на Торгу, отодвинув лабазы и возы от холма Боровицкого вглубь Китай-города, расчистив площадь от жидов, сурожан и публичных девок, от поломоек и прачек, снеся мельницы, что колотили колесами на Алоизовом рву и на Москве-реке, заложили Собор. Заложили Собор на крутом спуске к реке, на алатырь-камне, что веками здесь на площади лежал. Огромный и серый, мощью своей показывавший, что в этом краю он хозяин. Чуть выше монастыря Рождества на рву, где еще с былинных времен жили дети и правнуки тех, кто на поле Куликовом голову сложил.

Подошел государь посмотрел и ушел, ни слова не сказав. Подошли бояре, почесали затылки, то же ушли. Осталась рядом с Мастерами красавица боярыня в дорогой душегрейке, отороченной соболями. Встала бочком, сложив руки на груди, посмотрела глазами, как озера синие, и Мастера сами подошли к ней.

– Храм ставите? По поясу Симонову? – спросила она нараспев.

– Храм, – ответил младший, удивившись старому слову, каким она назвала Собор, – По поясу.

– Ставьте его как положено. Что б на алатырь-камне – капище. Вкруг – требище, а вокруг всего – гульбище, – так же нараспев не посоветовала, приказала боярыня.