Читать интересную книгу Пора меж волка и собаки - Андрей Синельников

К середине лета войско собранное, как советовал Гуляй по образу и подобию братских дружин и янычар Великой Порты, развернув знамена и под барабанный бой двинулось на смотр в Коломенское. Царь собирался на маленькую победоносную войну. Маленькую, но с дальним прицелом. Посеять страх в ордынцах, что не одни они сила – это раз. Само собой, подгрести под себя казну ордынскую – это два. Расколоть Орду на части и стравить меж собой – это три. Волгу – путь торговый оседлать, Новгород стальной перчаткой за горло ухватить – четыре. И показать всем, кто в доме хозяин – это пять. Вот на это свое дело и выступил царь по дороге на Казань. Разделив войско на два рукава, сам двинул на Владимир, силенок поднабрать из старых родов, основных же направил южной дорогой, через Тулу, город ханский и насквозь ордынский, отвалить его от основных войск, не дать огненный бой казакам и татарам подвезти. Наказал встретиться у Алатыря и алатырь-камня, где будут дружины войсковую присягу давать. Отдельно наказал воеводам с ногайской ордой держаться мирно, буде они и так нашу сторону держат, вон и в Ногайской пойме стоят, Коломенское стерегут. Негоже их супротив себя обратать, так напутствовал воевод. Перед самым выступлением, встрепенулись новгородские наемники. Эта трусливая и алчная братия уже давно бельмом на глазу царевом была. Но сейчас шеи им гнуть было не к месту, и не ко времени. Новгородские ушкуйники, привыкшие к делу своему разбойному, понимали это хорошо, потому осмелели и били царю челом.

Старшие ватажники их пожалились государю, что, мол, с весны тут пухнут на своем прокорме у Коломенского, что впереди путь далекий, а у них не корму ни фуражу для коней. Печалились, что пообносились все, дожидаясь приза с налета, что с татарами бились и в походы ходили, но тот приз убытков не покрыл, а принес одни разорения. Глядя на их разъевшиеся, холеные морды, Иван еле сдерживался от того, чтобы не вмазать посохом промеж наглых глаз. Однако в ответ жалостливо пригрел сиротинушек, и предложил тем, кто с ним пойдет прокорм на всю дорогу и весь поход, да еще и жаловать обещал, так же как в Западной Ойкумене наемных ландскнехтов жалуют.

Готовы идти с государем, порешили охочие до поживы новгородцы. Ежели он наш промышленник и здесь и там, то промыслит нам и весь набег. Маленькой местью, которую позволил себе Иван, было послать их вдоль Дикой степи через Мещеру, через болота, тогда как почти все остальное войско пошло на стругах и лодьях водой. Водно подвезли припасы и пушки. Засевшие в Казани дружины ордынского воеводы Едигера, отказавшиеся отдать казну, ждали. Иван все еще хотел решить миром. Гонцы повезли казанцам грамоту с предложением покориться без пролития крови. Пока гонцы обговаривали условия, царские воеводы переправили на Луговую сторону, где стоял сам город, войска и снаряжение. В планы царя мир не входил, в планы царя входила маленькая победоносная война. Первым это понял Камай-Мурза, княжич, служивший в Казани, но передавшийся на сторону царя. Княжич рассказал, что Едигер решил разделить ордынцев надвое. Конных всех отдать под руку Япанче, прозванному так за свой широкий плащ с капюшоном вечно надвинутым по самые глаза, известному как отважный наездник и боец и увести в леса, что в верх по Волге от города, туда, где засеки. Пеших же оставить в городе, защищать казну до последнего.

– Городок-то силен? – спросил его царь.

– Городок, как городок. Типичный Сарай походный. Только вот стены насыпали, да и все, – ответил Камай.

– Что ж и Крома нет? – не поверил Иван.

– А на кой нам Кром. На нас испокон веку не нападал никто! Так, пугали тольки, – неподдельно изумился ордынец, – И стены-то только вот насыпали.

– И что стены высоки?

– Да не то, чтобы стены… сам городок он ведь на холмистом берегу речки Казанки лежит, там, где в нее глинистый Булак впадает…

– Широк тот Булак? Глубок? – спросил кто-то со стороны.

– Так он и не река вовсе. Проток от озера Кабан в Казанку. Не широк и не глубок, как и сама Казанка, берега вот круты, – Камай задумался, добавил, – Но вдоль яра ерик густой. Яр же тот городок с трех сторон обегает.

– А с четвертой поле ровное Марсово. Для воинских потех предназначенное, – опять добавил тот же голос.

– Точно с четвертой стороны Арийское поле, но там ров выкопали и стену насыпали. Но вал не высок и ров не глубок. Одно место к штурму тяжело. Двор ханский и казна. Из города ведут десять ворот, да четыре в казну.

– Ворота-то в чем? – неизвестный тонкий голос начал раздражать Камая.

– В Торговом граде, в тыне, что Торг ограждает, – раздраженно ответил он.

– А чего их в чистом поле не поставили? – теперь уже ехидно спросил царь, – Ворота в тыне. Ордынцы, одним словом. Им только табор из телег возводить. Иди, Камай, спасибо тебе за службу и дружбу. Иди, ставь свою сотню к войскам. Всем сбор!

Государь собрал совет, приказал всем вязать плетенки из хвороста, по плетенке на каждый десяток воинов, да по бревну. На удивленно вскинутые взоры ответил коротко.

– Они за тын и мы за тын! Обнести город тыном по кругу и без царского повеления на то, к городу не бросаться. Нехай эти медведи почуют, как в берлоге обложенным сидеть, – он еще раз обвел всех взглядом, – Япанчу к городу не пускать, а этих всех не выпускать. Мы их измором возьмем. Еще чего, воев тратить. Как Пересвет учил, воя надо любить и холить.

– Дерзай царь, – за всех ответил Старицкий, – Дерзай на дело, за которым пришел…да сбудется. Всяк просяй – приемлет то и толкущему отверзается.

– Дерзайте и вы! – Иван встал, показывая, что разговор окончен, – Дружины Спаса Нерукотворного ко мне, к шатру! – напоследок скомандовал он, странно прислушиваясь к чему-то.

Спаянное железной дисциплиной войско начало медленно сжимать кольцо вкруг города, неумолимо, как могучая змея, усиливая стальную хватку. В каждой сотне при каждом князе, княжиче или воеводе, даже у наемных ушкуйников новгородских мелькали черные рясы псарей царевых. И откуда их развелось столько, кажись, только недавно была горстка вокруг трона государева, а теперь гляди, куда не глянь, везде псарь. Кинешь камнем в собаку – попадешь в волкодава. Любую вольность в деле ли, в слове пресекал удар плети семихвостки, и жаловаться не моги, будь ты смерд или боярин, ответ был один. «Царев указ!». Удавка на шее Казани затянулась. Тын, построенный царскими войсками, замкнулся, и поверх нового земляного вала легли пушки. Иван похаживал между пушками, любовно поглаживая их черные, отливающие матовым блеском тела. Рядом шел князь Пронский пояснял.

– Это «Змей», это «Лев», это «Дракон», – он поименно знал все свои пушки. В ушах звучало, – «Гриф», «Свистун», «Сокол»…

– Любишь пушки-то свои? – спросил царь.

– Так они не люди. Не предадут и в спину сами по себе не ударят! – смело ответил Пронский.

– Это так. Это так, – задумчиво сам себе сказал Иван, – Командует ими кто?

– Пушкин, – улыбнулся Пронский.

– Смотри, что б он был верен, как пушки его! – государь пошел далее.

Большие или верховые тюфяки развалили свои жирные черные тела поверх вала и лениво посылали в город каменные ядра, а рядом с ними длинные и тонкие единороги огненного боя, тявкали калеными ядрами, поджигая на Торгу лавки и лабазы. Меж пушками рассыпались затинные пищали, длинные до сажени мушкеты, стрелявшие со станков железными ядрами, и постоянно гуляющие с места на место. Стрельцы-пищальники сведены были в отдельные полки и считали себя опорой государевой, потому шапки не ломали и выю не гнули. Вылазки, что делали осажденные, отбивались пикинерами и арбалетчиками, умело и споро, так что стрельцам даже бердыши свои доставать не приходилось.

Несравненно больше раздражал всех Япанча. Он затаился в чащобах, да в ериках со своими летучими конными ордынцами, отобранными по принципу, что бы кони были легки, рука тверда и глаз зорок. А то, что каждый из них птицу на лету из лука сбивал, и с седла зверю в глаз попадал стрелой, так то и так знал каждый. Ордынец он с луком, как в дружину пришел, сроднился с ним и на покой или в Ирий уходил. Как только в башне, где казна хранилась, взвивался прапор ордынский, Япанча выводил свои сотни из лесных засек и крутился промеж шатров царского войска, теребя обозы и струги на реке. Надоел всем изрядно, но был неуловим по причине знания проходов в лесных буреломах и бродов на болотистых берегах, заросших плакучей ивой.

Туманным утром, после внезапно налетевшей бури, потопившей несколько лодей с припасами и разметавшей шатры, тех, кто плохо их к земле укрепил, к Ивану юркнула его мамка.

– Я на время отлучусь Ваня, – сказала Малка, – И Угрюмов с собой заберу.

– Чего так? – насторожился царь.

– Япанча надоел, хуже мухи в зной. Сбегаю с ними по делам нашим в чащобы лесные. Вы тут сидите тихо. Воевод не слушай, им бы все удаль свою показать. А ты помни. Поспешай медленно. Поспешишь – людей насмешишь!