— Хорошо пишешь.
Возникшая в комнате тишина, казалось, истончилась до пленки, до паутины, готовой разлететься от малейшего движения. Я смотрел на Иву снизу вверх, мы так лежали, я смотрел в её глаза, тёмные, как кофе без молока. Глаза не лгали.
— Что… Что читала?
— Да что последним писал, — дернула узкими плечиками девушка. — Неплохой ужастик. Я бы посмотрела.
— Спасибо, — улыбнувшись, я потупился.
— Не пробовал писать книги?
— Книги — прошлый век.
— Книги — это вечность, — хмыкнула красноволосая. — Видел хоть раз ремейк Толстова? Может, мама Роулинг устарела?
Я помотал головой.
— Книги — вечны, как людское воображение, — закончила мысль Иволга.
* * *
— Ласкласку!
Я улыбнулся в сотый за утро раз. Губы уже ныли от поддержания веселой и добродушной гримасы, но едва я позволял себе их расслабить, налетала раскрасневшаяся и немного растрепанная Иволга, требуя «давить лыбу, м-мать твою за ногу!». Приходилось давить.
— Какую тебе, красавица?
Красавице четыре года, у неё вывалился молочный зуб, и она пока не выговаривала «р». Мы стояли посреди парка, за небольшим столиком, на котором горой были рассыпаны цветные карандаши и фломастеры. В правой руке у меня лежала «касса» — старая, хорошо вымытая, глубокая стеклянная пепельница, в левой — стопка белых листов с напечатанными на них раскрасками. Простите, с ласкласками.
— А денежку ты у мамы взяла?
Малышка (пухленькие ручки, огромные зеленые глазища и две чудесных косички), раздувшись от важности — смотрите, я как взрослая! — протянула на ладошке блестящий пятачок. Я подставил пепельницу, и монетка звякнула о кучку других, набросанных детишками за это время.
— Держи, — пачка листов грохнулась на столик. — Выбирай любую!
Продавать раскраски было не совестно, тем более — за пять рублей. Примерно столько они и стоили, распечатанные у меня на стареньком принтере неугомонной Ивой. Может, выйдем в небольшой плюс — рублей двести-триста на мороженное. Это если поток детишек не иссякнет, конечно.
Поддержанием потока как раз занималась Иволга. Она носилась по всему парку мелкой багровой кометой, не пропуская ни одного живого существа младше двенадцати лет.
— Привет, хочешь раскраску? Вон, иди к дяде, он тебе даст!
Кипучая энергия девушки, обращенная в рабочее русло, творила чудеса: дети нестройным хором косолапили приобщаться к искусству. Если их пугало моё невеселое лицо, Ива это мгновенно замечала и подбегала «чинить» физиономию.
Смысл операции по продаже бумаги от меня пока ускользал. Если бы Иволга хотела просто погулять по парку, мы бы так и сделали. Нужны были деньги — как минимум, продавали бы по десять, а то и по пятнадцать. Смирившись с очередной странностью подруги, я переключил внимание на осень, вовсю хозяйничавшую вокруг. Сентябрь закончился, пришлось доставать из шкафа осеннюю, утепленную джинсовку. Ива, кстати, тоже приоделась в стильную черную куртку из какого-то плотного тёплого материала. Юбки, правда, всё ещё носила короткие, но уже с теплыми колготками.
Ветер уныло гнал по дорожкам сухие листья. Пару раз с дерева ко подбегали белочки — поинтересоваться, не принес ли человек им чего-нибудь съедобного. Природа готовилась к зиме. Нам с Иволгой тоже следовало бы.
Сибирская зима начинается в ноябре, заканчивается в апреле. Есть люди, которым она нравится, есть — такие, как я. Предпочитаю зимними днями спать, ночами — сочинять сценарии, смотреть фильмы или аниме. Из дома вообще почти не выхожу, до самой весны. Пока учился в универе — много прогуливал в зимний период, наверстывая упущенный материал дома. Терпеть не могу холод.
— Ну, как у нас дела?
Задумавшись, я упустил, когда рядом возникла черно-бордовая лохматость.
— А? Да ничего, — мелочь в банке действительно скопилась уже неплохой кучкой, а стопка листов с раскрасками, наоборот, истончилась.
— Красавчик, — мелкая на всякий случай ткнула локтем под ребра. — Давай блести зубами, деревянный!
И, прежде чем я отдышался и спросил, что мы тут забыли, Ива рванула навстречу очередному клиенту, сосредоточенно жевавшему игрушечную машинку.
Она ведь уйдет, подумалось мне. Правда — уйдёт. Растворится в шуме улицы, в накуренном тамбуре какого-нибудь состава «Москва-Владивосток». А ты останешься, Глеб. Потому что привязан? Или потому что не сошел с ума?
Иволга полетит на север, в холод и темноту. Птицам там делать нечего: ни еды, ни укрытия от обжигающих порывов. Ни одного товарища. Не надо бы ей туда.
Но в неволе иволги живут не больше пяти суток.
— А можно раскраску?
Отвлекшись от невеселых мыслей, помог мальчику выбрать между машинкой и трансформером. В душу невольно кольнула зависть: вот бы мне выборы только таких масштабов…
«Ну и будешь вечно под юбкой, выбирать себе игрушки!»
С каких пор мой внутренний голос обрел ярко выраженный иволгин оттенок?!
«С кем поведешься!..»
Ну вот. Не хватало её ещё и в голове. Захотелось отвлечься, полистать мемы, потупить в ленту новостей, но карман уже привычно оттягивала лишь старая Нокия. С зарплаты возьму простенький смарт — зависимость, вроде, переборол, но все-таки иногда совершенно необходимы современные примочки… На горизонте показалась очередная желающая «ласкласывать», так что я улыбнулся и протянул к ней стопку листов.
* * *
Возвращались мы уже ближе к вечеру, но до часа-пик, чтобы в метро не балансировать между поручнем и потным работягой. Я опёрся на двери, Ивушка прильнула к груди, вцепившись обеими руками. За спиной у неё висел рюкзак с оставшимися десятью листочками и целым пакетом мелочи — как я и предсказывал, мы заработали около четырехсот рублей.
— Устала, — призналась мелкая, уткнувшись курносой мордашкой в плечо. — Забегалась.
— И ради чего? Денег не заработали, время потеряли.
— Детей порадовали. Это уже немало.
— Никогда бы не подумал, что ты станешь печься о малышне.
— Ты плохо меня знаешь, — беззлобно улыбнулась Иволга.
* * *
Домой практически доползли: слишком ныли натруженные ноги. Ива оттолкнулась от косяка, сбрасывая рюкзак и куртку на пол, потом, доплетясь до кровати, рухнула на неё со стоном блаженства. Я повесил джинсовку, поднял вещи мелкой. Рюкзак показался чересчур тяжёлым, так что я решил посмотреть, чем