Бейкер-стрит. Но зачастую за жизнерадостностью этого «старого итонца» на самом деле скрывалась наивность, и высшее начальство наняло его – еще одного новичка в шпионаже – только потому, что «больше было некого». Вскоре новый сорокаоднолетний босс Вирджинии уже работал по восемнадцать часов в день, возвращаясь на велосипеде к себе домой в Челси глубоко за полночь, – однако никаких новостей о его новых агентах не было слышно еще удручающе долго. События на Вилле де Буа и смерть Блоха стали поворотным моментом для УСО: теперь никто на Бейкер-стрит не думал о своей работе как о какой-то игре. «Полная тишина со стороны Франции действовала нам на нервы и тормозила наш прогресс», – вспоминал Бакмастер. – «Мы ничего не могли сделать, нам оставалось только ждать». Судорожно затягиваясь своей трубкой, Бакмастер полагался на то, что Вирджиния каким-то образом сможет выжить, узнать, что именно там произошло, и наконец-то предоставить отчет. Но лондонские сотрудники УСО, хотя их и призывали не унывать, в глубине души опасались, что они могли бы сделать больше для защиты своих агентов, – если бы только они знали, что именно!
УСО теперь могло по пальцам одной руки пересчитать количество оставшихся агентов в свободной зоне: Филипп де Вомекур (Готье), которого завербовал его брат Лукас; Фрэнсис Басен (Олив) на Лазурном берегу и Жорж Дюбуден (Ален) с Вирджинией в Лионе. От операции по сути оставался один скелет, и Вирджиния стала той, от которой зависели все остальные, – прежде всего потому, что только у нее была надежная связь с Лондоном через дипломатические каналы. Передача каждого сообщения, однако, занимала несколько дней, а без радиста УСО вскоре рисковало лишиться точки опоры.
Необходимость перезагрузки всей французской операции стояла как никогда остро, и именно Вирджинии предстояло это сделать. В течение дня не было ни часа, и ни дня в течение недели, когда бы она не работала над восстановлением утраченных позиций. Но хотя жестокость вишистов и немцев способствовала желанию все большего количества людей присоединиться к Сопротивлению, существовала опасность, что этот пузырь может лопнуть столь же быстро. Воодушевленные успехами вроде событий на Вилле де Буа, власти Виши и их немецкие хозяева начинали преследовать любого, кого они подозревали в сочувствии Сопротивлению. Множество диссидентов не усложняли им задачу. К постоянному ужасу Вирджинии, они проводили встречи на публике, громко и гордо разговаривали, не проводили проверок новых новобранцев, использовали свои настоящие имена и боролись с другими группировками. Несмотря на события в Нанте, они продолжали совершать бессмысленные поступки, часто приводившие к ужасным репрессиям, но приносившие при этом минимальную пользу. Будучи всего лишь офицером связи, Вирджиния не контролировала их действия, но, когда пришло время для вербовки людей в свою команду, она стремилась создать более безопасную и упорядоченную систему небольших дискретных ячеек, состоящих из отбираемых вручную и готовых следовать приказам участников. Они также должны были осознавать цену небрежного поведения. Она не могла допустить повторения событий на Вилле де Буа.
На тот момент Лион мог предложить беженцам относительно неплохие условия, но за городом, ставшим новой родиной Вирджинии, внимательно следили немецкие службы безопасности. И гестапо, официальная тайная полиция нацистов, и абвер, или военная разведка, работали под прикрытием и соревновались в усердии. Городской администрацией управляли коллаборационисты, перенявшие инициативу у парижских нацистов. Все боялись «ушей» своих соседей: Вишистская Франция тонула в доносах, ежедневно их поступало более полутора тысяч, и большинство граждан были слишком напуганы, чтобы высказаться или тем более нарушить закон. Вирджиния была разочарована: оказалось, что тех, кто считал своим долгом, рискуя жизнью, попытаться освободить свою страну, было слишком мало.
То обстоятельство, что британцам просто не доверяли продолжать войну, также представляло значительную проблему. Петэн откровенно обвинял их в поражении Франции. Дюнкерк, возможно, и был преподнесен Уинстоном Черчиллем как определенного рода чудо, но для французов (поддерживаемых лавиной вишистской пропаганды), он олицетворял подлый акт дезертирства. Британский престиж снова был разрушен такими военным поражениями, как унизительная потеря линкора HMS Hood[78] и сокрушительная Критская воздушно-десантная операция[79], которая привела к вынужденной эвакуации нескольких тысяч солдат. Ожидалось, что Лондон последует за Францией, быстро отступит и проведет переговоры о мире. И несмотря на то, что этого пока не происходило, за исключением СССР, где перспективы победы все еще были туманными, Германия выигрывала битву за битвой. Нацистов считали победителями. Было бы безумием бросить им вызов. Какой смысл рисковать умереть мучительной смертью ради заведомо проигрышной цели? Как Вирджиния, агент секретной службы под руководством утративших доверие британцев, может найти и убедить тех, кто захочет подчиняться ее приказам и помочь в борьбе?
Британцев считали не только слабыми, но и, чему способствовало многовековое взаимное недоверие, настроенными против французов. Режим Виши контролировал прессу и радио на юге, как это делали немцы на севере, и поэтому одной из первых жертв сотрудничества Петэна пала правда. Результатом этого стало повсеместное распространение ненависти, голода и болезней. Большинство французов заставили поверить, например, что британская блокада была главной причиной нехватки продовольствия, вина и топлива. Вирджиния знала, что это ложь. Систематическое разграбление нацистами лишило Францию большей части собственного угля и значительной доли сельскохозяйственных продуктов, таких как мясо, овощи, фрукты и рыба. И режим Виши был замешан в отправке столь ценных товаров в Германию. Неудивительно, что вскоре Вирджиния запросила у Лондона инструкции, как испортить еду, направляющуюся в Берлин. Ей посоветовали вкладывать в туши животных «небольшие кусочки разложившегося мяса», протыкать консервированные банки, заливать соленую воду в сахар или замачивать овощи и злаки[80].
В одной из своих статей Вирджиния писала, как знаменитые французские crimes passionelles (преступления страсти) уступили место мелкому воровству, – доведенные до отчаяния люди выхватывали продукты из корзин или разбирали заборы на дрова. Даже тощие голуби на городских площадях и кролики, разводимые на городских балконах, ценились за мясо. Люди были в среднем на один стоун[81] легче, чем до войны, многие из-за недоедания лишались зубов и ногтей[82]. Дети так голодали, что их рост останавливался, и многие умирали от обычных болезней. Плохое питание приводило к эпидемиям скарлатины, дифтерии, туберкулеза, брюшного тифа, фурункулам и импетиго. Сама Вирджиния, хотя и ела, когда могла, в своем любимом лионском бистро, едва могла бы позволить себе похудеть еще больше.
В одном из сообщений в «Нью-Йорк пост», которое, как и многие другие, было не опубликовано, а отправлено прямо в УСО, Вирджиния сообщила, что тридцать человек были госпитализированы в Лионе с алиментарной дистрофией, – отеком всего тела, вызванным голоданием[83]. С приближением зимы