на нем ни одной трещины, — Мамору видел, что Кван был прав. Самолет был гладким, словно был создан вчера. Даже чистейшая сталь Котецу не была такой прочной. —
Только зилазенское стекло так может.
Мамору сжал кулак на теле самолета.
— Нет, — выдохнул он. — Ты врешь, — это был не самолет из Яммы. Не зилазенское стекло. — Ты врешь, — он это докажет.
Мамору прижал ладони к самолету, впился ногтями так, что они могли сломаться, а потом провел ими, пытаясь поцарапать непробиваемое стекло. Но даже ногти Мамору выгибались и ломались, он не смог оставить даже мелкой царапины на самолете. Поверхность была идеальной в сумерках, Мамору видел, как его лицо отражалось во тьме. Обеспокоенное. Обезумевшее. Лицо потерянного ребенка, не воина.
— Я не вру, — тихо сказал Кван. — Ты мог бы ударить всеми мечами Кайгена по этому стеклу, но не поцарапал бы его.
— Молчи! — прорычал Мамору, ненавидя страх в своем голосе.
Он мог заставить Квана заткнуться, как в школьном дворе. Он пробьет черное стекло и докажет, что он врал, и это закончится. Мамору отвел руку и ударил по боку самолета изо всех сил. Копье боли пронзило его руку, но он не дал этому остановить его. Он бил снова и снова, сыпал удары, которые оставили бы вмятины на любом металле. Ладони Мамору могли разбить камень и сталь, но сейчас ломались только кожа и сосуды на его костяшках.
— Мацуда-сан, хватит! Стой! — умолял Кван, хотя не хотел попасть под кулаки во второй раз и не приближался. — Ты сломаешь руку! Говорю тебе, это самое прочное стекло в…
— Нет, — прорычал Мамору сквозь зубы. — Нет!
Отведя кулак, он заморозил кровь и туман в самый твердый лед, какой мог создать, на костяшках и ударил снова. Лед разбился, послав шоковую волну боли по его ладони. Сияющий черный самолет не был даже поцарапан, но Мамору был разбит.
До этого слова Квана были просто выдумками и парой картинок. Это можно было подделать. Теперь кусок его истории был перед Мамору. Зилазенское стекло тверже его льда. Его нельзя было сломать. И он не мог с этим спорить.
— Мацуда-сан, — голос Квана звучал бы мягко, если бы слова не впивались в Мамору как ножи. — Посмотри на это. Ты видел кайгенский самолет такой формы?
Мамору не хотел его слышать, старался не слышать, но самолет был перед ним. И Кван был прав, это не было похоже на самолеты, которые он видел в небе или на парадах по ТВ. Он не сразу понял, где видел этот тип самолета раньше: на обсидиановой статуе с гордой женщиной-пилотом рядом. Пилот…
Мамору отчаянно поднялся на накрененное крыло самолета.
— Что ты делаешь? — осведомился Кван, пытаясь тщетно оттянуть сильного мальчика здоровой рукой. — Будь осторожен, Мацуда-сан! Ты не знаешь, насколько он стабилен!
Хибики-сэнсей сказал, что черный самолет был частью армии Кайгена, беспилотником времен Келебы. Мамору мог проверить это. Если спереди не было места пилота, он мог игнорировать слова Квана. Он мог все это забыть. Он мог…
Надежда умерла, он добрался до вершины самолета и нашел приподнятую кабину перед собой. Пока тело самолета было черным, как остывшие угли, кабина был из прозрачного стекла, такого ясного, словно его отполировали день назад. Мамору должен был там остановиться. Он не должен был подбираться и заглядывать сквозь стекло.
Но он смотрел, и его тело застыло. Кровь покинула его щеки, они стали бледными, как лицо перед ним — если это можно было назвать лицом. От пилота остался череп, лежащий криво на белых костях. Обрывки ткани на грудной клетке воина уже нельзя было опознать как военную форму. Кожа, темная или светлая, давно сгнила на костях.
Мамору должен был отпрянуть от останков человека, но он застыл, глядя в пустые глазницы пилота, где раньше были внимательные глаза.
— Мацуда-сан? Что такое? — Кван тоже попытался подобраться к кабине, но Мамору покачал головой. Выражение его лица, видимо, все сказало, потому что Кван замер. — Так плохо? — тихо спросил он.
— Просто… не смотри, — сказал Мамору, хотя он не мог отвести взгляд от скелета. — Не смотри.
Пилоты были молодежью с острым взглядом и быстрыми рефлексами, умело направляли машину на огромной скорости, смело бились высоко над морем или твердой землей. И этого юного бойца оставили гнить тут, без могилы, без памятника, никто его не помнил. Ветер и дождь умывали его лицо, кожу и форму, стерли все намеки на то, кто это был и за кого сражался.
Мамору смотрел в глазницы и гадал, были ли у пилота черные глаза, как у него. Его лицо выглядело так же без кожи? Гора так же легко его сотрет?
Он прижал ладонь к стеклу кабины, пальцы скользнули вниз, нащупали резьбу на стекле. Мамору обратил внимание на силуэты под пальцами, увидел, что кабина была покрыта символами силы и защиты Фаллеи. Среди символов буквами ямманинке были запечатлены слова.
— N… nyama du-gu la, — медленно прочел Мамору. — N’nyama ga-na la, — он повернулся к Квану, не мог убрать дрожь из голоса. — Что это значит?
— N’nyama dugu la. N’nyama gana la? — повторил Кван с мелодичностью носителя языка. — Моя ньяма для моей страны. Моя ньяма за моего короля.
Сила покинула тело Мамору. Он невольно сжался почти в поклоне от боли. Его лоб стукнулся об кабину. Десятки лет этот самолет торчал в горе, но Мамору ощущал, как это рушит все, что он знал, кусочки разлетались на ветру.
Не важно, был то скелет мужчины или женщины, кайгенского пилота или из Яммы. Воин умер тут, и Хибики-сэнсей врал об этом. Вся деревня врала об этом.
Ньяма Мамору кипела не от гнева, не обидой. Это была растерянность. Сила его разваливающегося мира заставляла туман бушевать. Капли летали, скользили по камням.
— Мацуда? — сказал Кван, кровь поднялась с его кожи, ее втянуло в вихрь джийи Мамору. Он выглядел нервно, пока буря Мамору не потянула за кровь в его открытых ранах. — Ай! Эй!
Крик боли вырвал Мамору из смятения.
Он вскинул голову. Вопль вернул горе четкий вид. Он пару раз глубоко вдохнул и смог совладать со своей джийей. Он еще не был стабильным льдом, но смог отпустить воду вокруг себя, включая кровь Квана.
— Ай… — повторил Кван, глядя со смесью удивления и ужаса, как его кровь опускалась на его кожу вязким месивом. Рана на голени снова кровоточила, хуже, чем раньше.
— Прости, — выдохнул Мамору, качая головой. — Прости. Я это исправлю.
Он с трудом спустился по самолету и сел на колени, чтобы обработать