Читать интересную книгу Желанный царь - Лидия Чарская

После напутственного молебна, под горячие пожелания всего Мурьинского погоста, две тяжелые громыхающие каптаны выкатились из селения. В передней сидели московские послы, в задней две боярыни, Настя и дети.

Густыми темными мурьинскими лесами шел их путь на Кострому. Останавливались для отдыха лошадей и для ночевок. И всякий раз на остановках появлялось у окна каптаны молодое, ласковое лицо князя Никиты. Он протягивал руки, высаживал детей из каптаны и возился с ними, пока отпрягали и кормили лошадей.

И Настя не могла не чувствовать ответной ласки и благодарности к юноше за его участие к ее любимцам.

Чем ближе подходил конец их пути, тем теснее росла и крепла эта дружба.

А темные леса между тем редели. Реже попадались хвойные деревья, чаще лиственница. Белые стволы березок южнее заменялись тополями и липами, опушенными белым инеем.

Еще проползла и канула в вечность новая неделя.

Выехали на берег Волги, тронутой первым тонким сальцем-ледком. Свернули в сторону от ее берега и опять погрузились в густые, на этот раз костромские леса.

В сорока пяти верстах от Клон остановились последним привалом среди дремучего леса у ворот бедной, маленькой Тихвино-Луховской обители.

Засуетилась малочисленная братия убогого лесного монастыря, высыпала навстречу именитым опальным.

Узнали иноки с игуменом прежних жертвенников-благодетелей, кинулись к опальной боярыне и к ее детям.

А вечером на всенощной с особенным старанием выводил хор клирошан священные стихиры и песнопения, давая торжественное настроение горячо молящейся опальной семье.

С печалью и невыразимым сочувствием смотрела на эту семью вся обительская братия, сливая свои молитвы с молитвами опальных бояр…

* * *

Так вот они, Клоны!

Чудесно приютилось среди суздальских лесов глухое, малообитаемое местечко. Небольшое село раскинулось на опушке леса, обведенное кольцом непроходимой чащи. За селом — речонка с мельницей, а поодаль — двор с избушкою и крошечной второй пристройкой для служб. Высокий частокол поднимается наравне с крышей. У ворот ждут двое людей. Ждут прибытия хозяев.

К сумеркам только показываются из леса две дорожные боярские каптаны.

Высокий старик поднимается с завалинки и, приставив руку к глазам, по привычке скорее, нежели от солнца, потому что октябрьское солнце давно нынче перестало светить и ушло на покой, пристальными и зоркими глазами всматривается в даль.

— Никак, едут, Сергеич, наши-то… Говорю, едут! — сорвалось у него, и, скинув шапку, он стремительно бросился вперед, с несвойственной его почтенному возрасту быстротою.

— И то, наши! Слава Те Господи! Привезли наших бояр! Стой, стой, Иванушка, и я за тобою! — отозвался счастливым голосом его собеседник, весь исполненный несказанной радости.

И оба старика быстро, как юноши, живо зашагали навстречу каптанам.

— Боярыня-матушка, государыня Марфа Ивановна! Слава Те Господи! Дождалися!.. Княгинюшка-боярыня! Боярышня Настасья Никитична, боярчата мои ласковые! — плача и смеясь, лепетал Сергеич, бросаясь в ноги приехавшим хозяевам.

— Как ты здесь очутился, старина! А мы и не чаяли кого из своих встретить! — радостно щебетали дети, бросаясь в объятия любимого дворецкого.

— От самого Ивана Михайловича Годунова, царева кравчего, супруга нашей боярыни Ирины Никитичны, дознался о приезде вашем сюды, о смягчении участи вам, ангелам невинным… И поспешил, да по дороге в соседний уезд, в Домнино-село заглянул, кума своего Ивана Сусанина, домнинского старосту твоих, государыня боярыня Марфа Ивановна, вотчин упредил… Просил меня старик с вами, хозяевами своими, привести повидаться… Вот и приплелся сюды со мною, челом тебе с детками да сестрицами ударить, курями да яичками да творожком деревенским… Все запасы в хоромах осталися. Просим милости отдохнуть с дорожки далекой, — тараторил Сергеич в то время, как другой старик, величавой и открытой наружности, с честными, необычайно добрыми глазами, низко кланялся, стоя без шапки перед опальной семьей.

Марфа Ивановна с первого же взгляда узнала своего прежнего слугу, домнинского старосту Ивана, по прозвищу Сусанина. Он не раз наезжал в Москву на романовское подворье с оброком для своих бояр, и все Романовы отличали и ласкали этого преданного им, верного слугу.

Теперь, когда село Домнино с окрестными деревнями и поселками, доходившими числом до пятидесяти в Шачебольском стану на Шаче-реке, были отписаны на царя Бориса, и, таким образом, старый Сусанин не являлся уже романовским слугою, все же его преданность и верность прежним господам горячо отозвались на опальной семье.

Растроганная этим проявлением преданности, Марфа Ивановна со слезами благодарила старика, а дети повисли у него на шее.

— Спасибо тебе, Иванушка, век не забуду ласки твоей! — прошептала боярыня-старица и, смахнув слезу, первая вошла в свои скромные, почти бедные клоновские хоромы, так мало похожие на прежние жилища бояр Романовых на Москве и в домнинской вотчине, где они иной раз проводили летнее время.

Но детям и Насте после годового мурьинского заточения показался земным раем этот уголок.

Кругом шумели не чужие, а родные леса… Родное, свое село раскинулось по косогору… Свои крестьяне с хлебом и солью теснились сейчас у крыльца, узнав о возвращении бояр.

И невольно охватывала радость бедных ссыльных, что они как-никак, а дома. Тане и Мише особенно уютной и желанной показалась скромная изба, где, благодаря заботам Сергеича и Сусанина, все блестело и сверкало чистотою, теплились лампады в углу, чистые полавочники покрывали лавки, узорчатая камчатная скатерть лежала на столе, на котором красовался обильный ужин, приношение Сусанина и других крестьян.

Теперь новая надежда закралась в сердце ребятишек при виде всех этих превратностей судьбы.

— Отпустили матушку, может статься, вернут и тятю! — несколько раз высказывали свои надежды друг другу дети. — Настюшка, а Настюшка, может ли статься это? — обращались они то и дело к молоденькой тетке, с которой привыкли советоваться и совещаться во всем.

Но та только печально покачивала головкой. Что она могла им ответить? Чем могла обнадежить этих бедных полусироток при живом отце-заточнике?

* * *

— Прости, боярышня! Назавтра мой боярин отъезд в Москву назначил… Не поминай лихом, Настасья Никитична, — говорил трепетным голосом молодой князь Кофырев-Ростовский через несколько дней по приезде в клоновскую усадьбу.

В теплом охабне, найденном в кладовых клоновской избушки вместе с прочими вещами из остатков романовского имущества, уцелевшего здесь случайно, в отороченной мехом теплой шапке, Настя, пользуясь короткими осенними сумерками, вышла погулять за ворота с детьми.

Верный Сергеич плелся за ними в некотором отдаленье, не выпуская из виду своих юных господ.

Князь Никита, встретив у околицы Настю с племянниками, остановился перемолвиться с ними словом.

— Назавтра уезжаем отселе! Прости, боярышня! — с невыразимой грустью повторил еще раз молодой стольник.

«Назавтра уезжаем!»

Эти слова как громом сразили Настю.

Она так привыкла за последнее время к присутствию молодого человека, так привязалась к нему, что мысль потерять его, такого доброго ко всей ее семье и заботливого, показалась ей дикой и невероятной.

Потупив глаза в землю, стояла она перед юношей, крепко ухватив за руки Таню и Мишу, словно ища в них силы и опоры.

А дети, сами встревоженные предстоящей разлукой с князем, к которому привязались не меньше тетки, готовы были расплакаться при этом известии.

С захолонувшим сердцем стоял князь Никита, вглядываясь в милое, потускневшее лицо девушки, полюбившейся ему в первую же минуту их встречи там, за околицей далекого Мурьинского селения.

«Ужли и ей меня жалко? Ужли и она?..» — в смятении пробуждалась в его душе радостная и сладкая догадка.

Вероятно, его волнение передалось и Насте. Она взглянула на князя, потом быстро перевела глаза на детей.

— Танюша, Мишенька, бегите к Сергеичу скорее, скажите ему, чтобы с вами погулял, а мне с князем Никитой двумя словами перемолвиться надо, — смущенно обратилась она к племянникам.

Те послушно повернули назад и кинулись вперегонки навстречу бывшему дворецкому, теперь исполнявшему при них обязанности дядьки.

Князь Никита и Настя остались одни.

С минуту девушка молчала, охваченная волнением.

Наконец с трудом заговорила, словно выдавливая из себя слова:

— Спасибо тебе, княже, за твою ласку к деткам да заботы о нас, злосчастных узниках. Кабы знал брат Федя, инок Филарет ныне, обо всем, что мы от тебя доброго видели, денно и нощно Бога бы молил за тебя… А мне отплатить тебе нечем… Моя грешная молитва вряд ли до Господа дойдет, — и с этими словами Настя снова потупила в землю глаза, наполнившиеся слезами.