Мы улеглись на разные. Я лежал, закинув руки за голову и глядя в потолок. Для меня было слишком рано ложиться спать. Я привык не спать до двух или до трёх ночи, а тут одиннадцать и отбой. На соседней кровати купшились. Аня ворочалась, кровать скрипела. Пару раз она садилась и я был уверен, что она смотрела на меня.
Да, мне тоже хотелось к ней поприставать. Нужно было сделать лишь один только шаг.
— Можно мне к тебе? — спросила она, делая этот шаг.
Я отодвинул своё одеяло, приглашая её.
Она замялась, неловко пробралась ко мне и замерла, глядя на меня.
— Руки не распускать! — заявила она. — Я серьёзно, это не шутки.
— Как скажешь, — слегка расстроился я. Но раз нельзя, значит нельзя. Аня странная, к её странностям я уже привык.
Она легла ко мне под бок, положила руку мне на грудь. Потом мечтательно провела по животу. Потом снова переложила на грудь, потрогала волоски.
Как можно спать в такой обстановке?
Я повернул к ней голову и она вскрикнула, зажимая себе рот ладонью.
— Я думала ты спишь!
— Ты руки распускаешь.
— Да ничего такого… — она попыталась убрать руки, я не дал ей отодвинуться.
— Чего ты так смущаешься?
— Мне нельзя ничего, — надулась она и всё же отвернулась. — Я не… — в голосе сквозила неуверенность. — Я не приставать прилезла, я защищать тебя прилезла. За нами идёт Кассандра, и я могу нас защитить, но мне нужно быть рядом.
— А почему нельзя ничего?
Она повернулась, подняла левую руку, щёлкнула пальцами. Между ними пролетел огонёк, осветив вспышкой комнату.
— Я лишусь своих сил.
— В смысле нельзя ничего? У тебя никогда не было секса? Не то, чтоб я не догадывался, но это как-то жестоко, учитывая, что ты не стареешь и старше меня, — выдал я и мне стало её ещё больше жаль, чем было до этого.
— Вот так, нельзя ничего! Ни чтоб меня трогали, ни даже трогать себя! — нашипела на меня Аня, пряча взгляд. — Или может быть можно… — неуверенно промурлыкала она. — Мне говорили, что даже касаться нельзя.
— Ты поцеловала меня, думая, что лишишься всех своих способностей? — догадался я.
— Да, я на самом деле решилась на это. Дура, да?
Я пожал плечами.
— А я уже мысленно согласился на пожизненное в тюрьме строгого режима, — ещё раз пожал я плечами. — Хорошо нас с тобой накрыло.
— Это да. Я до сих пор не знаю, лишусь я сил или нет. А вдруг не лишусь? — повернулась она ко мне. — На, трогай! — приказала она и принялась задирать майку.
— Стой! — остановил я её, схватив за руки.
Я прижал её к себе. Даже в темноте я видел, какая она раскрасневшаяся.
— У тебя есть вечность, а у меня моя жизнь, — заявил я. — Куда ты спешишь?
— А вдруг завтра что-то случится? — стала она водить пальцем по моей груди и моему животу. — А я такая недотрога, нерешительная. Почему это так сложно? Первый раз убить на дуэли было и то проще. Как минимум понятнее. Я это снова вслух сказала?
Я провёл ей рукой под майкой по спине. У неё побежали мурашки.
— Всё, убирай руку, — взмолилась она. — А то я за себя не отвечаю! И будет потом два трупа… Очень довольных трупа, — расплылась она в улыбке.
И я убрал руку, понимая, что единственное, что могу в этой ситуации делать — это всецело доверять ей. Больше, нежели самому себе.
Она приподнялась надо мной, целуя меня, трогая за волосы и чуть ли не залезая сверху. Я не одёргивал её, полностью подчинившись ей, доверяя ей как самому себе. Обменять свою жизнь на ночь с Аней если она того захочет? Пусть во всём будет частичка фатализма, я был на всё готов. В меня же стреляли сегодня.
Но она, выдыхая, плюхнулась рядом, глупо улыбаясь. Я гладил её бедро — мускулистое и гладкое.
— Если я сейчас пойду на поводу у своих чувств, а завтра не смогу тебя уберечь, я себя не прощу, — строго сообщила она. — Потому закрывай глаза и спи. Ты прав, придёт наше время…
Она вдруг замялась, думая о чём-то своём и закусила губу, закрывая почему-то мне лицо руками.
Может я и лопух и она от меня тоже чего-то ждала, но пусть я лучше не пойму намёков, чем совершу непоправимую ошибку.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
И всё же долго после этого я не мог уснуть. Не потому, что возбудился. Возбуждение вскоре сошло на нет, оставив лишь приятное послевкусие. Сове сложно спать по ночам. Я услышал сопение на своём плече, так и не понимая, почему нам нужно спать вместе и как это поможет меня защитить.
Сделав яркость телефона на минимум, я полез в интернет проверять факты.
Винтер Криг — состоявшийся политик, министр юстиции Арса, соседнего с Бурсом государства, старого союзника. Три года назад у них прогремела революция и власть сменилась. Винтер Криг был у руля, когда это происходило. Но ИнтерПедия говорит о том, что Винтеру Кригу сейчас тридцать три года, и ни жены, ни детей у него нет.
А мама обронила фразу, что Аня якобы дочь Винтера Крига. Не вяжется. Хотя кто тут что скажет. Так может и Винтер Криг этот — эксперимент лабораторный? А может ещё интересней?
Новый Бурс готовил свержение власти так же, как когда-то это сделал Винтер Криг. Аня помогает Новому Бурсу так же, как когда-то помогал Арсу Винтер Криг. Может быть и Винтер Криг не стареет так же, как и Аня? И они с отцом ещё и поругались впридачу. А ещё он говорил, что нельзя есть жирную пищу. Почему-то. В общем я уже заочно не любил Винтера Крига, хотя ни разу его не видел.
Мне казалось, что я даже телефон не выключал, как меня принялись расталкивать.
— Рано ещё, — приоткрыл я один глаз и увидел лишь зачинающееся зарево за окном.
— Тише, — шепнула Аня, сидя в кровати и озираясь по сторонам.
Она была уже одета: юбка, привычная байка, кроссовки.
— Одевайся быстрее, я отвернусь.
— Можешь и не отворачиваться, — зевнул я и скинул одеяло.
Напялив штаны и будучи по пояс голым я всё же кинул свой взгляд на Аню. Та и не думала отворачиваться, глядя на меня с румяными щеками и открытым ртом. На что там было смотреть я понять не мог: ни мышц, ни пресса, ничего из тех привитых обществом стандартов красоты.
Я улыбнулся, она смутилась и отвернулась.
Мы уходили в спешке, пробираясь в настылую пристройку из тёплой хаты. На улице было прохладно. Аня толкнула дверь и замерла. Я тоже напрягся.
— Доброе утро, госпожа, — Аня склонилась в полупоклоне.
Манеры времён позапрошлого века. Она настолько старая? Я лишь помотал головой.
— Не хотели прощаться? — послышался голос мамы.
Я шагнул через порог, встал рядом. Мама сидела на кухне с чашкой сваренного чёрного кофе и пускала дым, затягиваясь сигаретой.
— Нам нужно идти, госпожа. Отец выслал новых гончих. Они приближаются.
Гончие? Отец? Я ещё раз зевнул, глядя на маму.
— Ну что ж, так и быть, — вздохнула мама и подошла к Ане, положив ей свои сухие ладони на плечи. — Вверяю тебе Максима.
Аня перевела обезумевший взгляд с меня на маму. Моргнула два раза, а после упала на одно колено в низком поклоне:
— Я Вас не подведу, госпожа.
Мама не стала её поднимать, подошла ко мне.
— А ты, Максимка, чтоб заботился о ней. Всегда, даже когда кажется, что и не надо.
Я смутился. Со стороны я себя не видел, но мог поклясться, что покраснел.
— Ох, переживаю я за вас. Вставай, Аннабель.
Аня встала, нервно покусывая губы и не смея проронить ни звука.
— Раз вы уж путь такой избрали, то держитесь друг друга. Только друг друга — больше никого! — строго она погрозила пальцем. — И может быть ты, Аня, и знаешь много, и умеешь много, да только я тринадцать семей подняла, и знаю, что говорю. Я надеюсь, у вас всё будет хорошо.
Она обняла Аню, поцеловала меня и выдала мне портфель с едой и водой в дорогу.
Аня вышла чинно, но едва ступила за калитку, принялась прыгать:
— Она меня приняла, она приняла меня!
Она закрыла лицо руками, подсматривая через растопыренные пальцы.
— Но не до конца, — смутилась она, но оставалась всё ещё весёлой, щёлкнула пальцами, после ущипнула себя. — Это по-настоящему? Госпожа Ольга Ефимовна хорошая!