Читать интересную книгу Московские эбани - Елена Сулима

Виктория хотела поправить его, что книга называется "Москва Петушки", и вовсе не "по местности", а по направлению, но подумав, что если человек пил с Ерофеевым, это не значит, что он читал его книгу, и тогда зачем указывать на досадные промахи, если человеку, которому и без того, есть чем гордиться.

— По местности, значит, пил. А туда не попал, под бульдозеры-то… Вот вы меня и не признаете… Ты же тоже меня не знаешь.

— Прости, — искренне посочувствовала непризнанному гению Виктория, но почему у тебя такое странное имя Альмар?

— Это псевдоним такой, потому как засилье идет чужеземцев. Они и правят балом. А куда я как Петя Петров денусь? Кто меня запомнит?

— Ну почему же? Запоминали Петровых. Был Петров-Водкин. Был художник из «двадцатки», что выставлялись на Малой Грузинской — Петров-Гладкий. Да не один — был Петров-Гладкий Младший, был и Старший. Работы старшего я очень любила. Такая пронзительная нежность и свет в его картинах!.. Говорят, что он был учеником Ситникова. Я тоже успела взять несколько уроков у Ситникова, но Петров-Гладкий Старший, если и был его учеником, то явно превзошел своего учителя в несколько крат. Хотя, вокруг него не было такой шумихи. Не пойму, куда они все пропали — эти великолепные художники с Малой Грузинской? Слышала, что несколько человек покончило с собой… Но даже если это так — куда девались остальные? Почему ни намека на их присутствие в Москве? Почему следующее поколение художников не взялось развивать их направление, хотя они и были все разные?.. Они, пожалуй, первыми, отошли от пропаганды и от сопротивления ей. Просто были мастерами!.. Ой, я, кажется, проехала Казанский.

— А… ладно, — махнул рукой Альмар, — Вези меня на Ленинский проспект.

Виктория несколько удивилась — Ленинский — чуть ли не в противоположной стороне, но, расслабившись за разговором, послушно поехала по заданному направлению.

— А ты так говоришь, что выходит — не эта?

— Что не эта?

— Ну — не авангард.

— Не знаю. Понять не могу — что тут сейчас под этим определением подразумевается!

— Он мне тоже надоел! Душил бы собственными руками!

— Но ты только что говорил, что являешься — чуть ли не отцом современного авангарда!

— Да черт его знает, не знаю — я кто. Оттого меня и Альмаром назвали. Это от кальмара. Потому как всех их передушить — не то, что рук, щупальцев не хватит! — вздохнул Альмар и допил остатки своей водки из горла.

— Какой же ты злой, оказывается.

— Да не злой я, а уставший. Нигде почему-то мне места нет. Значит, говоришь, ты не ихняя. А чего ж тогда они тебя в кабинет пригласили? Покупатель что ли? — и, не дождавшись ответа Виктории, предложил: — Купи у меня работы.

— А посмотреть хотя бы можно?

— А вот. — Альмар тут же вытащил из-за пазухи рулон бумаг. Рисунки тушью, шариковой ручкой, фломастерами чуть ли не на оберточной бумаге, мятые и запачканные небрежными руками его собутыльников. Рисунки выдавали рубенсовскую школу, талант, немалую фантазию, судя по попыткам закрутить композицию. Но это были всего лишь незаконченные, исполненные на скорую руку обрывки задумок, зарисовки.

— Интересно. Ты заставляешь меня думать о тебе гораздо лучше, чем кажешься.

— Вот и купи. Купи все за сто долларов.

— Но послушай, быть может, ты мне предложишь купить у тебя за более серьезную цену картину, предположим, по этому эскизу?

— Такой картины нет.

— А какие есть?

— Да нет у меня картин. Чего тебе, рисунков что ли, мало?

— Но как бы это ещё не работы, а задумки работ.

— Вот я тебе и продаю свои задумки. Дорого, что ли? Они там, выставляют вещи и похуже. Даже из блокнотных листов зарисовки.

— Но этим блокнотным зарисовкам всегда сопутствуют картины. Зарисовки лишь помогают проследить путь мысли автора. Обычно посмертно. Этим они и ценны. Я могу представить выставку одних зарисовок на тетрадных листах в клеточку, но чтобы это покупали задорого, когда у автора ничего другого нет, представить трудно.

— А ты представь и купи.

— Да с чего это я буду тебя баловать?! Я сама художник. Но чтобы поддержать тебя, могу заказать тебе вот эту вещь, но исполненную на холсте. На каких размерах тебе легче работать?.. Впрочем, это неважно. Если живописью не владеешь — изобрази графически, но исполни в подобающем материале.

— Не получится.

— Почему?

— Денег нет, чтобы холст купить, кисти, масло…

— Хорошо. Пиши расписку, что обязуешься взамен на предоставленные деньги через три месяца подарить мне одну из своих работ.

— А деньги какие будут?

— Так чтобы хватило на несколько холстов и на три месяца жизни. Сейчас здесь, насколько я поняла, можно, не шикуя прожить на сто долларов в месяц. Вот и считай — я даю шестьсот долларов, поскольку художник, жить умеренно не умеет, плюс на холсты и прочее… Где-то около восьмисот.

— И четыреста пятьдесят на краски — совершенно обалдевший от предложения, включился Альмар со своей арифметикой.

Виктория усмехнулась и покачала головой.

— Ну что жмешься. Дай ещё пятьдесят.

— Какие "еще пятьдесят"?

— Ладно. Давай сейчас пятьсот рублями.

— Дам восемьсот, но не рублями и не сейчас, а когда встречусь с тобой трезвым. А так как завтра у тебя будет болеть голова, то встретимся дня через два.

— Не-е.

— Что не?

— У меня голова никогда не болит.

— Тогда завтра часа в три. Я тебе позвоню.

— Не дозвонишься. Давай сейчас.

— Но зачем мне брать с собою такие деньги? У меня их просто нет. Завтра.

— Если хочешь меня найти завтра… — мрачно начал вещать Альмар сменив тон расхлябанного и неприкаянного полу ребенка, полу идиота, полу художника, на тон террориста захватившего самолет: — Если хочешь меня найти, давай деньги сейчас.

— Нет у меня денег.

— Давай сто рублей.

— Не дам.

— Давай пятьдесят.

— Возьми, — не выдержала Виктория, прекрасно понимая какие проблемы мучают этого, заблудшего в понятиях, мудрилу.

Получив деньги, Альмар оглянулся. Они уже подъезжали к метро «Октябрьская». Огни придорожных киосков, казалось, заговорщески подмигнули ему.

— Остановись! — Приказал Альмар.

Викторию уже не забавляла его непосредственность, но она остановилась.

— Теперь, главное: чтобы там, в киоске, была водка, или «Балтика» номер девять. — Задумчиво, пробубнил он себе под нос, не выходя, а выкарабкиваясь из машины.

— Главное теперь — тебе живым до дома добраться. — Процедила Виктория ему вслед и нажала на газ.

ГЛАВА 13

С утра Виктория вспомнила свою вечернюю прогулку в сопровождении Альмара и расхохоталась. В дверь позвонили, и Зинаида вся светящаяся своей удачей сразу начала с того слова, с которым окончился вчерашний день:

— Главное дело сделано! — Выпалила она на одном выдохе.

— Ой, не спеши милая, не спеши. Я не понимаю что такое главное, есть лишнее, есть ненужное, вредное… но главное…

— А как же не главное?! Я нашла нужное помещение под офис! Это совсем рядом, через две таких же кирпичных башни как наша, в сталинском доме. Там в полуподвале было меховое ателье. А теперь оно закрылось. Разорилось. Потому что никто шуб не шьет. Время-то — какое! А кто может — дорогие фирменные покупают.

— Про шубы я теперь все поняла, а что дальше?

— А дальше, я прихожу к хозяину, он такой толстый, важный мужчина, сидит у себя в офисе один и сериал про «бессмертного» смотрит. Я и спрашиваю, не хочет ли он сдать нам хоть одну комнату — у него все равно их три. А он говорит — да бери все что хочешь.

Я так подумала: три — нам, может быть, дорого будет, а одной для начала хватит. Потом остальные заберем, когда разовьемся. Тогда там можно будет и массажный кабинет открыть и отдельную лавку пристроить, где мы будем травами торговать, можно воду заряженную продавать… Но, пока что, говорю, мы возьмем одну. А он говорит, — бери одну, а сам, не отрываясь, телевизор смотрит, пиво очень дорогое пьет и спрашивает: — А чем платить будешь?

Я хотела с ним сначала об арендной плате договориться, но он так спросил: "Чем?" — вот я ему и ответила: процентами. Он удивился и спрашивает: какими ещё процентами? Я отвечаю: тридцатью. Я так подумала что доход можно поделить просто: одну треть вам, одну треть мне, одну треть за офис, а остальные десять процентов на развитие. Правильно? Если много, то с ним, наверное, поторговаться ещё можно. Он сказал, чтобы я тебя для договора привела.

Виктория ничего не ответила ей, лишь вздохнула и пошла одеваться.

Они вошли в полуподвальное помещение, прошли по длинному узкому коридору, постучались в ближайшую дверь — никого. Виктория заглянула в комнату — обыкновенный кабинет времен застоя с обитыми фанеровкой под светлое дерево стенами, массивным письменным столом, поставленным так, чтобы сидящий за ним, сразу мог видеть вошедшего. Но за столом никого не было. Они прошли дальше по коридору, свернув налево, мимо туалетной комнаты и постучали в дверь в торце.