Читать интересную книгу Московские эбани - Елена Сулима

И резко переведя разговор на деловой тон, она обратилась к нему с просьбой подыскать ей мастерскую, покуда он не у дел, и точно зная, что он никогда ничего путного ей не найдет, но пока не найдет не будет дергать её и отвлекать на пустую болтовню.

Она вообще не хотела видеться ни с кем. Боясь, словно бегун приготовившийся преодолеть марафонскую дистанцию на спринтерской скорости, что её окликнут и собьют настрой.

И все-таки ей казалось, что она бегает по заколдованному кругу. Чем она ни занималась — все казалось бессмысленным и бесконечным. Звонила в агентства по жилым помещениям и нежилым, дабы приобрести мастерскую, выслушивала неподобающие цены и невдохновляющие адреса. Снова звонила и снова… Звонила галерейщикам, которые вякали-мякали, а потом просили перезвонить попозже, действуя в соответствии с апломбами совдеповской интеллигенции. Едва клала трубку — ней дозванивалась Зинаида, предлагая снять под офис для гадания и прочую ворожбу — то комнаты в администрации какого-то завода, то чуть ли не цех на фабрике, то кабинет в кулинарии. Отчего, живо представив себе, как люди будут принимать пищу в заведении, где колдуют какие-то непонятные ведьмы, Виктория хохотала прямо в трубку. Но когда Зинаида предложила какое-то помещение на территории немецкого кладбища — Виктория почувствовала пора её остановить:

— Все. Больше не ищи!

— А что же мне делать?

— Возвращайся домой, ложись на диван и, скрестив на груди руки, смотри в потолок.

— Это что — такое колдовство, которое называется медитация?

— О боже! Я просто советую тебе отдышаться и сосредоточиться.

Виктория положила телефонную трубку и пробормотала себе под нос: Нормально. Всем даю умные советы, а сама?

Она легла на диван и тут же вскочила.

Через час с трудом нашла этот очередной центр современного искусства, расположившийся в саду то ли бывшего, то ли продолжающего работать, но в пол силы завода. Ее старый приятель теперь был директором этого центра. Когда-то, очень давно, он спасался на её груди от депрессии. Она от своих проблем — на его. До чего же ломкие, нежные и глупые они были тогда. А ещё он отчего-то никогда ей не казался человеком способным хоть на какое-то серьезное дело — так… приятный приятель, "мальчик одуванчик", как она называла его про себя. Неужели годы могут так круто изменить человека, что сейчас она войдет не к Лелику, а к Леониду, как его, бишь, по батюшке?..

Виктория заперла машину, оставив её у ворот сада. И пройдя на плохо освещенную территорию, в рассеянности остановилась — вперед по тропинке, слева, стояли один за другим три маленьких одноэтажных домика, издалека похожих на украинские мазанки, справа не было ничего кроме пространства покрытого снегом, несколько остовов деревьев, а далее белый бетонный забор, темные, нависающие, словно скалы ущелья, дома. Ей показалось, что она попала не по адресу, но, пройдя вперед по дорожке ведущей к домикам, увидела табличку, указывающую на то, что современное искусство ждет её — по тропинке прямо. Оно действительно расположилось в белом домике, последнем в этом саду. Таких миниатюрных центров современного искусства она ещё не видела. Вспомнив русскую поговорку: "мал золотник, да дорог", с трепетом в сердце открыла дверь.

В небольшом белом холле топтались какие-то потертые, хотя и артистично, но больше неряшливо одетые люди — каждый был с красным пластиковым стаканчиком в одной руке и сигаретой в другой. Они сосредоточенно скользили мимо, особо не замечая друг друга, так, словно решали какое-то важное алгебраическое уравнение, и даже никто не бросил взгляда на только что вошедшую женщину.

Виктория, пытаясь разглядеть хоть одно знакомое лицо, застыла у дверей рассеянно улыбаясь.

Скидывай пальто, — по-хозяйски подошел к ней маленький коренастый тип, с взлохмаченной шевелюрой жирных волос, то ли лет тридцати пяти, но весь испитой, то ли более пятидесяти пяти, если предположить изначально, что пьет не особенно много.

Виктория расстегнула свое старое кожаное пальто, сама сняла его и оглянулась — где бы положить.

— Ладно, так уж и быть — давай снесу, — несколько пренебрежительно взял у неё пальто тот же тип, отнес его в какую-то комнату, вернувшись, протянул ей ладонь с растопыренными пальцами, явно намереваясь пожать ей руку, как мужчине. Но Виктория так элегантно вложила свою ладонь в его, что не прикоснуться губами к её руке он уже не мог.

— Альмар — меня зовут.

— Виктория. А вы художник?

— А как же. Все здесь… — он проглотил ругательство столь выразительно, что Виктория не могла не понять, как он здесь ко всем относится. Тут же всучил ей пустой стакан и исчез. Виктория так и осталась стоять с пустым стаканом, словно с микрофоном, когда не знаешь что говорить.

Тем временем мужчины, поскольку основную толпу составляли представители именно этого пола, а пара молодых женщин лианообразно скользила по задворкам этого фасада человечества, так вот эти мужчины, краем глаза все-таки наблюдавшие за Викторией несколько всколыхнулись, тот, что был ближе и напоминал Квазимодо, хотя и не был горбат, подобострастно прошепелявил:

— Я тоже художник. — И представился.

Но Виктория не расслышала его имени.

— Я тоже художник, — пробасил длинный бородач и, не подумав представиться, продолжил как-то сходу: — У тебя водка налита? Ладно, давай отолью. — И деловито хлобыстнул ей пол стакана водки из своего.

Виктория несколько растерялась, хотела сказать, что она не пьет. Тем более водку. Что она вообще-то за рулем, но это, похоже, никого не интересовало. Мужчины дефилировали, как рыбы в аквариуме — вроде бы деловито, вроде бы бестолково, взгляды их по отсутствию концентрации на каком-либо предмете, или человеке, так же напоминали рыбьи.

Виктория, дернула одного аккуратно проплывающего мимо неё «рыба» и спросила: — Простите, кто автор сегодняшней выставки?

— Там. — Небрежно махнул «рыб» на двери.

Виктория распахнула двери и прошла в зал, напоминающий длинный гараж с побеленными стенами. На стенах картин не было — на стенах висели цветные квадраты фотографий размером пятьдесят на пятьдесят. Качество их не то, что бы оставляло желать лучшего, но раздражало блеклостью, мало того — им явно не хватало резкости, композиционно они также не соответствовали ничему приемлемому, разве что взгляду беспросветного самовлюбленного любителя, который считает для себя западло переходить хотя бы в стадию ученика.

"Быть может это стиль такой особый?" — Виктория, когда понимала, что первоначально судит слишком резко, всегда, пусть и, совершая акт насилия над собой, заставляла себя сомневаться. Но подошла поближе, чтобы понять, что изображено на фотографиях и поняла, что это птичий помет. Птичий помет на асфальте, птичий помет на тропинке, птичий помет на траве, ещё раз на траве, на крыше. Помета то мало, то много, то он образует какую-то спонтанную картину, то просто белое, почти снежное поле. И везде поясняющие подписи — вот: "птичий помет на шляпе". При этом казалось, что шляпа снята чуть ли не через огромную лупу, поскольку не вмещалась в рамки кадра и то, что это черное поле — шляпа, можно было понять лишь прочитав пояснение под фотографией.

Виктория все-таки не была лишена чувство юмора и принимала почти любой степ, но, обычно, в художественных салонах, он подавался столь классно, столь сочно, что подписей не требовалась, непонятка же творящаяся на квадратах пятьдесят на пятьдесят начала её раздражать своей некачественностью. Сама того не замечая, она влила в себя ту водку, что была у неё в пластиковом стаканчике, водку которую не пробовала как минимум лет шесть, задохнулась на мгновение и, с ужасом в глазах, выскочила в холл в надежде найти что-нибудь закусить или запить.

— Ну как? — Подскочил к ней тот, которого звали Альмаром.

Не зная, что ответить Виктория выдохнула с парами водки английское слово: — Файн.

— Понятно. Душить их всех надо, — пробурчал Альмар. — Не нравится мне все это. Такие, вот, и погубили Россию.

Виктория попыталась соотнести то, что она видела в зале с гибелью целой страны, соотношение масштабов её поразило, и она наивно спросила:

— За что же вы так родину-то не уважаете? Неужели вы думаете, что Россия столь слаба, чтобы на неё вообще могут повлиять подобные выставки?

Но Альмар, заметив, что водка на столе кончается, ушел к разливочному столу, так и не ответив.

Она почувствовала себя неуютно, а тут её ещё кто-то хлопнул по плечу, Виктория вздрогнула от неожиданности и обернулась:

— Ба! Мать! Сколько лет — сколько зим? Какими судьбами? — Лелик стоял перед ней все таким же мальчиком-одуванчиком, как и десять лет назад, совершенно не постаревшим, не растерявшим своей пышной кудрявости, разве что немного поправившийся. Даже очки на нем были такими же кружочками а-ля Свердлов.