быть, но, боюсь, увлекся кино, как, впрочем, и все.
Кирш был явно озадачен.
— Простите, капитан. Я должен пояснить. Это мистер Питер Фрумкин из киностудии «Метрополис».
И обернулся к своему собеседнику:
— Мистер Фрумкин, познакомьтесь с капитаном Робертом Киршем. Думаю, он в этом предприятии может оказаться для вас даже полезней, чем я.
— Рад знакомству.
Мужчины пожали друг другу руки.
— Мистер Фрумкин хочет снимать на этих древних стенах осаду Иерусалима римлянами. Для чего просит одолжить ему легионеров из нашего Британского полка. Нарядит их в палии и шлемы — они будут изображать взятие города. Что скажете? Пустим Голливуд в Иерусалим?
— Похоже, вы уже решили согласиться, сэр.
— Мистер Росс рассказывал мне про общество «За Иерусалим». Звучит захватывающе, мы будем только рады поддержать такую организацию. И, смею заверить, капитан Кирш, к концу съемок ни один камень не будет потревожен, ни одного пятнышка краски в неположенном месте.
— Ладно.
— Мы собираемся снимать в Иерусалиме всю следующую неделю. А прямо сейчас отправляемся в пустыню, чтобы до четверга закончить с верблюжьими гонками. У меня три сотни переодетых бедуинов, только и ждут отмашки.
Кирш молча кивнул. Что за чушь! И нетерпеливо обернулся к Россу:
— Можно вас на пару слов, сэр?
— Хм.
Повисла неловкая пауза, и Фрумкин принялся сворачивать карту.
— Прошу извинить меня, мистер Фрумкин, — начал Росс, — но, боюсь, тревожный тон капитана означает, что дело безотлагательное.
Фрумкин помахал над головой картой — к ним плавно подкатила стоявшая поодаль машина. Водитель вышел, открыл перед начальством дверцу. Фрумкин помедлил немного, потом обернулся к Киршу:
— Вы ведь один из наших, верно? — И подмигнул.
Кирш, пропуская Росса вперед, сделал вид, что не расслышал.
16
— Я уезжаю, — сказал Блумберг. И надвинул на глаза потрепанную соломенную шляпу.
— От меня? Навсегда? Или просто уезжаешь?
Они сидели в саду за круглым обшарпанным столиком — он, наряду с четырьмя колченогими стульями, достался им от предыдущих жильцов. Еще раньше утром, смущенная, но на удивление счастливая, не в силах противиться всему новому, что готовит ей этот теплый сияющий день, Джойс нарвала цветов у крыльца. И теперь их поникшие лиловые и желтые головки свисали по краям побитого эмалированного кувшина в центре стола, как пятна крошечных синяков.
— Еду рисовать. Это не имеет отношения к пятничной ночи. Можешь встречаться с ним, если хочется.
Ей не требовалось его разрешение — во всяком случае, она об этом не просила. Лучше уж давешний пьяный гнев, чем это равнодушие, по крайней мере в его злости была страсть. Может, он удивился ее выходке, хотя считал себя невозмутимым. Он ведь сам просил ее уйти, но не думал, что она воспримет это всерьез.
Маленькая ящерка, в мизинчик, взобралась по ножке стола. Там рядом с цветами стояла тарелка спелого инжира. Обри Харрисон принес их накануне, застав их в разгар семейной ссоры. Вопли Блумберга и ее пусть не такие громкие ответные реплики, вероятно, были слышны за версту. Тем не менее Обри, совершая утренний моцион, не спешил ретироваться. И лишь подойдя ближе, он осознал серьезность происходящего и не решился постучать. Оставил подарок на крыльце. Джойс видела в окно, как он уходит.
Блумберг взял Джойс за руку и стал поглаживать веснушчатое запястье.
— А помнишь, как мы взяли лодку на Темзе?
— Это для плакатов с видами Лондона? Я сидела на веслах, а ты рисовал.
— Да, точно. Ну и хватит — ты и так слишком долго гребла. Больше тебе не придется меня терпеть.
Джойс помнила прохладный речной бриз, вокруг ни души, на одном берегу виднелись какие-то заросли, напротив на грязном лугу паслись коровы.
— Я уезжаю в конце недели. Работа денежная. «Забытые храмы Петры» кисти сэра Марка Блумберга, П. К.
— Почетного кавалера?
— Простившегося с кибуцниками.
— И как долго тебя не будет?
— Месяца два-три, а то и больше.
— А я что, должна все это время сидеть здесь?
— Можешь вернуться в Лондон, если хочешь, удерживать тебя здесь никто не будет, разве что твой пылкий капитан Кирш.
Блумберг оттянул ворот пуловера, потом вытер потные ладони о вельветовые брюки. Зачем так выряжаться в такую жару? Да просто назло всем, и это лишний раз доказывает, что они совершенно не подходят друг другу. За примерами далеко ходить не надо. Джойс любит танцевать — он терпеть не может. Он аккуратен — она вечно все разбрасывает. Ей нравится водить машину — он же признался, что никогда особо не хотелось. Он ненавидел оперу. Ненавидел музеи, — но при этом мог часами таскаться за ней по длинным залам, брюзжа всю дорогу. Английскую деревню, которой Джойс не уставала восхищаться, он находил слишком шумной. Она, наивная американка, видела прекрасное даже в самом непритязательном, даже утиное кряканье ее умиляло. Сословных различий она не понимала.
Год назад все это не имело значения, теперь же лишь подталкивало к разрыву, думала она. За пять лет она ни разу не усомнилась в том, что любит его, но в последний год злость, раздражение и, хуже всего, невнимание и нечуткость с его стороны сильно поколебали эту уверенность. И несмотря на это, возможно, она все еще любит его, любовь — штука живучая.
Но если так, тогда почему она переспала с Робертом Киршем? Этот вопрос, естественно, Марк не задал ей во время вчерашней сцены. Наверняка ему казалось, что он знает почему, даже если она не знает. Ему хочется думать, что только он, и никто другой, в ответе за ее поступки. Лишний повод себя упрекнуть, занимаясь самоедством. Но, если честно, была и другая причина: она сделала это по своей воле, поддавшись страсти, и это тревожило ее гораздо больше, чем уверенность Марка в том, что никакой страсти не было.
— Я еще поживу в этом доме, — сказала Джойс. — Мне нравится в Иерусалиме. Надеюсь найти здесь работу. — Наверняка скоро кто-нибудь из друзей Лео Кона свяжется с ней, подумала она.
— Вот и отлично, — сказал Блумберг. Похоже, он даже обрадовался.
17
Когда настала ночь, как назло ясная, Сауд спрятался за асбестовыми щитами, прислоненными к стене дядиной булочной. Поглядывая наружу, в какой-то момент он заметил полицейского, который гонялся за ним в пятницу, и похолодел от страха. Сауд тогда ускользнул от него и ухитрился добраться до места, где умер Яаков. Но не прошло и двух дней, и вот опять этот коротышка с мощными бицепсами, обшаривает темные проулки. Он, должно быть, уже побывал у Сауда дома, колотил в дверь, разбудил мать, напугав ее, и