картины Марка. Я в то время выглядела экстравагантно, во всяком случае по британским меркам. На мне было такое пунцовое платье с черной накидкой.
Джойс посмотрела на Кирша и улыбнулась. Он не в силах был отвести от нее глаз.
— Я одна из тех несчастных, имеющих толику таланта в разных областях, но не способных сосредоточиться на чем-то одном. В Нью-Йорке я начинала как танцовщица, потом собиралась стать пианисткой. В Париже снова решила вернуться к танцам, но было уже поздно. К тому времени как я попала в Лондон, решила, что мое призвание — живопись. И весь месяц у Шубертов собирала портфолио из натюрмортов и графики. Надеялась, если удастся, поступить в Слейд[30].
Кирш достал сигареты. Поцелуй, если он вообще имел место, должно быть, случился сотню лет назад.
— Шуберт меня отговаривал. Навидался он нищих художников. И когда мы в тот день столкнулись с Марком, он попытался заручиться его поддержкой. «Помогите мне переубедить мисс Пирс — она нацелилась заниматься живописью — скажите ей, что денег на ней не заработаешь». Я возмутилась: вот еще, будут они за меня решать! И ответила: «Деньги меня не интересуют — меня интересует живопись». Марк не стал поддакивать Шуберту. Он сказал: «Если мисс Пирс интересует живопись, а не деньги, то меня интересует мисс Пирс». С этого все и началось. Он пригласил меня к себе в мастерскую, если это можно назвать мастерской. Скорее уж кухней. И, представьте, он мне понравился. Сразу. Он красивый, вы сами видели, у него такие трогательные глаза. До меня у него было много женщин. И все были без ума от его картин. Он не ищет компромиссов. Он такой же одержимый, как я, только не разбрасывается. У него в мастерской висела картина, во всю стену. Ничего подобного я раньше не видела. Он выбрал один эпизод из жизни иммигрантов: пароход выгружает вновь прибывших в лондонских доках, но изобразил это на редкость современно. Никакого намека на сентиментальность, только едва намеченные фигуры и буйство красок. Сильная картина. Мастерская у него была крошечная, картины занимали почти все свободное пространство. Они настигали тебя повсюду — от них никуда не денешься.
Кирш, по роду службы привыкший расспрашивать, сейчас не находил слов. Ему казалось, что Джойс вся из острых углов, просто нет места, где можно было бы уютно свернуться и отдохнуть. Упругое тело — как-никак бывшая танцовщица — и пытливый, беспокойный ум. «А она вообще когда-нибудь отдыхает?» — мелькнула мысль.
Она протянула руку ладонью вверх:
— А теперь сигарету.
Кирш, нашаривая пачку, умудрился-таки задать дурацкий вопрос, ответ на который был заранее известен:
— Значит, в Лондоне вы жили вместе?
— Три года, и еще три года после того, как поженились. Я встретила его сразу после войны. Я занималась в художественном училище. Но главный учитель был у меня дома. В конце концов стали снимать на двоих мастерскую в Вест-Хемпстеде. Мне кажется, Марку не очень понравилось, когда я перестала ходить на курсы. Он стал придирчивым, иногда жестким — и мелким.
— Как это?
Джойс усмехнулась:
— Украл у меня тюбик с белой краской. Я не успела закончить картину и отлучилась из дому, в магазин наверно, а когда вернулась, обнаружила пустые тюбики — из них выдавили все до последней капли. Но, думаю, он имел на это право, все же он — фигура. Я в сравнении с ним дилетант.
— Уверен, что это не так.
— О нет, пожалуйста… Не люблю фальши.
Джойс вдруг встала. Затушила сигарету о скалу, стряхнула с платья сосновые иголки.
Кирш тоже поднялся. Он хотел обнять ее, но она отстранилась и стала поспешно спускаться. Кирш последовал за ней. Когда они дошли до мотоцикла, она обернулась к нему:
— Знаете, о чем я подумала? Вторым именем всех мужчин должно быть: Я Тебя Разочарую. Джон Я Тебя Разочарую Смит, Марк Я Тебя Разочарую Блумберг.
— Роберт Я Тебя Разочарую Кирш?
— Именно.
— Но я тебя не разочарую, — произнес он не задумываясь: фраза была банальной и стопроцентно предсказуемой.
— Правда? — откликнулась она. — Что ж, вероятно, я не дам вам такой возможности.
Кирш чувствовал, как внутри разверзается бездна. Без этой «возможности» он мог бы с тем же успехом собрать вещи и ехать домой, назад в Англию, к кому-то надежному, вроде Наоми.
Закатное солнце проникало сквозь зеленые лапы сосен, выстроившихся на вершинах холмов. На этот раз, когда проезжали мимо дома Росса, в окнах второго и третьего этажей уже горел свет.
Кирш собирался отвезти Джойс домой, но вместо этого повез к себе. Она не возражала. Более того, она первая вошла в крошечный дворик и стала подниматься по гулкой каменной лестнице в торце здания. Он еще не предложил ей выпить, а она уже расстегивала платье. И быстро скользнула под простыню, заменявшую ему плед. Кирш, все еще одетый, присел на краешек кровати. Он получил то, что хотел, но чувствовал себя и нелепым, и неловким. Он не знал, с чего начать: поцеловать ли Джойс или развязать сначала шнурки? Она сама сделала за него выбор, и на этот раз можно было не сомневаться, кто зачинщик. Джойс села и обвила его шею руками. Лунный свет лился в комнату из створчатых окон, разделявших спальню и балкон, и в этом сиянье ее голые груди казались молочно-белыми, словно выточены из слоновой кости. Кирш наклонился к ней. И принялся целовать. Джойс откинулась назад, закрыла глаза. Кирш скользил губами по ее шее, плечам, груди. Дыхание Джойс участилось, она, ероша его волосы, снова властно притянула его к себе, и снова они целовались. Его рука, спускаясь все ниже, нашла ложбинку меж стиснутых ног…
— Думаю, — сказала она, — было бы неплохо, если бы ты разделся.
14
Перед Дамасскими воротами женщины продавали садовые цветы и дикие лилии. Блумберг прошел мимо них в сук. Смеркалось, торговцы закрывали лавки. Двое мужчин скатали ткань в гигантский рулон, поставили его на попа и, подхватив с обеих сторон, оттащили в складскую часть лавки, как перебравшего собутыльника. Чуть дальше, возле мясной лавки, где над выставленными тушами носились полчища мух, разносчики, обступив жаровню, поворачивали на раскаленных углях куски мяса.
«Ну вот, — сказал он Джейкобу Розену, своему невидимому спутнику, — ты хотел это увидеть? Надеюсь, ты не разочарован».
Джейкоб отер с глаз запекшуюся кровь и огляделся.
Блумберг шел куда глаза глядят. Хорошо знакомые рыночные звуки, запахи и образы раньше вызвали бы у него любопытство и восхищение — сейчас его мало интересовали. Только