— Далеко собрались, пришельцы из-за Печати? — мальчишка ухмылялся во весь рот. Один из стражников, тот, что кидал лассо, перебросил ему мой посох. Максимилиан поймал.
— Ого, — взвесил посох в руке. — Стоящая штука. Можно крышу подпереть, если вдруг просядет.
За моей спиной была вода в болотистых берегах. Справа — один взрослый враг. Слева — другой. А прямо передо мной — мальчишка Максимилиан; раздумывать было некогда.
До него было пять шагов, или два прыжка. Он вскинул мне навстречу руки, согнул пальцы наподобие когтей. Я почувствовала, как сгущается вокруг него гнилой и тусклый кокон заклинания, но не захотела остановиться. Или не смогла.
Поняв, что не успевает с колдовством, он попытался увернуться, и это ему почти удалось. Почти, потому что я всё-таки успела ухватиться за навершие своего посоха. Долю секунды мы тянули его в разные стороны, как щенята большую кость, потом я поняла, что тут мне всё равно не победить, и разжала пальцы. Максимилиан не удержался на ногах и шлёпнулся, ломая камыши, а я бросилась туда, где бессовестно дрыхнул мой защитник.
Далеко мне уйти не удалось. Петля захлестнулась и дёрнула назад, как на резинке, я упала и покатилась по земле. Верёвка впилась в локти, я завертелась, как червяк на крючке, пытаясь высвободить руки.
— Убей волосатого, — услышала я голос Максимилиана. — Скорее, пока он спит!
Я извивалась на траве. Максимилиан подошёл и направил на меня мой же посох:
— Тихо. Если будешь себя хорошо вести, мы не убьём тебя, когда уйдём за Печать. Останешься здесь.
Его глаза смеялись. Я горько пожалела о том, что так и не научилась у Оберона убивать врагов взглядом.
Было тихо. Очень тихо и на земле, и на небе. Не слышно ни шагов, ни борьбы, ни предсмертного хрипа. Только где-то проснулась и робко пискнула ранняя птичка.
— Где вы там? — начальственно крикнул Максимилиан.
Из-за кустов вышел Уйма. Шагал неторопливо, покачивая в руке волнистый меч, как дирижёрскую палочку.
Максимилиан отбросил мой посох. Вскинул руки, растопырил согнутые пальцы с длинными ногтями, между его ладоней запрыгали искры. В следующую секунду в руках некроманта сгустилась чернота, тёмный клубок соскочил на траву и вдруг вырос почти до неба (так мне, во всяком случае, с перепугу показалось). Из черноты слепилось существо вроде огромной обезьяны с руками-дубинами, ручищи протянулись к Уйме, и дальше я уже не стала смотреть.
Выбраться из петли! Верёвка казалась липкой, будто толстенная паутина. Верёвка казалась живым существом с собственной злобной волей. Кряхтя, рыча и постанывая, я сумела всё-таки сбросить её. Мой посох лежал неподалёку, а некромант был поглощён сражением Уймы с неведомой тварью из дымного клубка.
Людоед кружил, уходя из-под ударов чёрного чудища. Его меч проходил сквозь морок, не нанося противнику вреда. А гадкая Максимилианова тварь только казалась неповоротливой: рука-дубина врезалась Уйме в плечо, и людоед отлетел, как пушинка.
Я дотянулась до посоха, приподнялась на колене и запустила молнию в Максимилиана. Некромант успел отразить мой удар, да так метко, что я сама чуть не поджарилась. Тем временем проклятая тварь снова дотянулась до Уймы и так стукнула его, что людоед упал и остался лежать.
У меня не было времени подниматься с колен. Страх за Уйму и злость на Максимилиана свились в один горячий клубок, поднялись из живота в грудь и хлынули через левую руку — через посох — в сотворённое колдовством чудовище. Тварь замерла с занесённым кулаком, издала странный звук, словно присвистнула сквозь зубы, и распалась чёрными кляксами дыма.
Пот заливал глаза. Я почувствовала себя легендарным героем, победителем страшилищ. Мне захотелось смеяться и танцевать. Захотелось подойти к Уйме и, снисходительно улыбаясь, протянуть лежащему руку…
В этот момент триумфа меня схватили за горло, сзади. Я снова упала на колени:
— Пусти! Гад!
Максимилиан хихикнул за моей спиной. У него были твёрдые, как проволока, и очень холодные пальцы. Я попробовала сбросить его — проще было бы избавиться от клеща. Уйма лежал, как мёртвый, широко раскинув ноги в кожаных штанах.
— Ты упустила своё счастье, девочка.
В следующую секунду некромант навалился мне на плечи, я врезалась лицом в навершие посоха и чуть не ослепла от боли. Пальцы на горле ослабили хватку, зато чужая рука была теперь в моем кармане.
— Вот и всё, — как сквозь туман, я увидела восковой ключ на грязной и узкой ладошке некроманта. — Что передать твоим друзьям за Печатью?
Я потянулась к посоху, но Максимилиан наступил на него сапогом:
— Вот видишь, как опасно играть в «честные ответы» с незнакомцами. Не бойся, я оставлю тебя в живых. Тут так интересно кругом, так много удивительного, ты познакомишься с Принцем-деспотом и его надсмотрщиками, со странствующими палачами, с гмуррами… Когда ты в следующий раз откроешь глаза, я буду уже…
Максимилиан не договорил. Всё ещё улыбаясь, он вдруг свалился на меня, лёгкий, как нетопырь, и безвольный, как огородное пугало.
За спиной у него стоял Уйма с окровавленным лицом. Я впервые услышала, как людоед дышит.
* * *
— Ты всё ему выболтала?
— Мы играли в «честные ответы», — я отвернулась. После того как мы сражались вместе, спасали друг другу жизнь и чуть не погибли, Уйма мог бы вести себя потактичнее.
На широченной ладони людоеда лежал восковой оттиск — отпечаток пальца Гарольда.
— Отдай, — я протянула руку.
Уйма посмотрел с сомнением.
— Это было дадено мне, — я сдвинула брови. — Гарольд дал мне. Я королевский маг, ясно?
— Потеряешь, — с сожалением сказал Уйма. — Или отымут. Или расплавится. На.
Я поймала восковой отпечаток и снова положила в карман. Настроение было ужасное, болела шишка на лбу, ныло ушибленное колено. Впереди была дорога вдоль виселиц и встреча с принцем-деспотом, чьим именем окрестные матери пугают непослушных детей.
— Деньги, — с удовлетворением сказал Уйма. Стоя на коленях перед бесчувственным Максимилианом, он перебирал мешочки, привешенные к мальчишкиному чёрному поясу.
— Оставь, — сказала я брезгливо. Уйма и ухом не повёл — выворачивал мешочки один за другим.
Максимилиан лежал, поверженный и жалкий, под носом у него запеклась струйка крови. Белое лицо казалось бумажным, белые кисти, выглядывающие из чёрных рукавов, — фарфоровыми. Даже длинные, хищные ногти не казались теперь зловещими — просто мальчишка с нестрижеными ногтями. Тощий, хрупкий пацан. А здоровенный дядька огрел его кулаком по затылку…
— Фу ты, — Уйма высыпал из очередного мешочка пригоршню мелких костей. — Гадость какая.
— Что это?
— Нетопырьи кости, для колдовства. Слушай, Лена, а дружок твой, часом, не некромант?
— А что?
У людоеда зашевелились волосы в ноздрях.
— Некромант?
— Откуда я знаю, — соврала я неизвестно зачем.
Уйма покачал головой:
— Хорошие у тебя друзья…
— Уйма, ты понимаешь, что говоришь?! Какой он мне друг? Он меня чуть…
Я осеклась. Уйма раскрыл следующий мешочек, тот был полон серых, жёлтых и зелёных горошин.
— Семена правды!
— Чего?
Захлёбываясь, я рассказала Уйме всё, что знала. Чем дальше я говорила, тем светлее становилось лицо людоеда.
— Жритраву, — проговорил он с явным удовольствием. — Не было матросов, так акула помогла.
В следующем мешке были мелкие засахаренные фрукты. Максимилиан тем временем вздохнул, его веки опустились ниже, в щёлке между белесыми ресницами дрогнули глазные яблоки.
— Уйма, он очнулся.
Странно улыбаясь, людоед наклонился над Максимилианом и двумя волосатыми пальцами зажал ему нос. Мальчишка он неожиданности широко раскрыл рот, и Уйма уронил туда жёлтое семечко правды — так ловко, что парень невольно сглотнул его.
— А что тебе, дружок, связать надо, чтобы ты не колдовал?
Максимилиан широко раскрыл глаза. Прошла секунда. С ненавистью глядя на Уйму, мальчишка завозился на траве, потянулся руками к животу, скрючился, охнул, выкрикнул людоеду в лицо:
— Руки! Пальцы! Чтобы ты сдох!
Глава 12
Путешествие с некромантом
Дальше мы пошли втроём. Впереди шагал Уйма, и Максимилиану, которого людоед тащил на верёвке, приходилось почти бежать за ним.
Я замыкала процессию. Я тоже почти бежала, хорошо, что Максимилиан этого не видел.
На пути — то справа, то слева — то и дело возникали виселицы. Иногда пустые. Иногда на них кто-то висел, и я тогда низко опускала голову и смотрела только себе под ноги.
Скоро я заметила, что и Максимилиан не смотрит на повешенных. Только покажется из-за холма нагруженная телом виселица — мальчишка опускает глаза, высматривает что-то на дороге, будто ищет в пыли иголку.