– Полагаю, Платт, этот мерзавец рыщет где-то неподалеку. Если пес снова залает, а я буду спать, разбуди меня.
Я пообещал так и сделать. По прошествии часа или чуть больше пес снова залаял, побежав к воротам, потом метнулся обратно, все это время не прекращая яростно лаять.
Чапин вскочил с постели, не дожидаясь, пока его позовут. На этот раз он вышел на веранду и оставался там значительное время. Однако по-прежнему никого не было видно, и пес вернулся в свою конуру. За всю ночь нас больше не потревожили. Сильная боль, которую я испытывал, и страх перед надвигающейся опасностью совсем не дали мне отдохнуть. Действительно ли Тайбитс возвращался в ту ночь на плантацию, стремясь найти возможность отомстить мне, – это, вероятно, тайна, известная ему одному. Однако я был уверен тогда, как уверен и сейчас, что он там был. Во всяком случае, он обладал всеми задатками убийцы – трусил перед словами храброго человека, но был готов поразить свою беспомощную или ничего не подозревающую жертву в спину, как мне представился впоследствии случай узнать.
Когда занялось утро, я поднялся, больной и усталый, практически не отдохнув. Тем не менее, съев завтрак, который Мэри и Элиза приготовили для меня в хижине, я пошел к ткацкой и занялся трудами нового дня. У Чапина, да и в обычаях надсмотрщиков вообще, было заведено сразу же после утреннего подъема садиться на лошадь, уже оседланную и взнузданную для него (этим всегда занимался кто-то из невольников), и ехать в поле. Однако этим утром он подошел к ткацкой, спрашивая, не видел ли я где-нибудь Тайбитса. Получив отрицательный ответ, он заметил, что что-то с этим парнем не так – дурная у него кровь – и я должен хорошенько остерегаться его, иначе однажды он нанесет мне удар тогда, когда я буду меньше всего этого ожидать.
Как раз когда он говорил это, приехал Тайбитс, спешился и вошел в дом. Я не боялся его, пока Форд и Чапин были рядом, но они не могли сопровождать меня неотступно.
О, какой тяжестью теперь навалилось на меня рабство. Я должен тяжко трудиться день за днем, сносить оскорбления, язвительность и насмешки, спать на земле, питаться самой грубой пищей и, мало того, быть рабом кровожадного негодяя, которого отныне и впредь мне предстояло страшиться и опасаться. Почему, почему я не умер в юности – до того, как Господь дал мне детей, которых я любил и ради которых жил? Сколько несчастий, страданий и печали это предотвратило бы. Я вздыхал по свободе; но цепь рабства оплела меня, и ее невозможно было сбросить. Я мог лишь с завистью глядеть на север и думать о тысячах миль, которые простирались между мной и землей свободы, тысячах миль, непреодолимых для чернокожего даже свободного человека.
Спустя полчаса Тайбитс подошел к ткацкой, пристально посмотрел на меня, затем вернулся, не произнеся ни слова. Бо́льшую часть времени до полудня он просидел на веранде, читая газету и беседуя с Фордом. После обеда Форд вернулся в «Сосновые Леса», и я с искренним сожалением провожал взглядом его отъезд с плантации.
Еще один раз за весь этот день Тайбитс подошел по мне, отдал какое-то распоряжение и вновь отошел.
За неделю ткацкая была окончена – за это время Тайбитс ни слова не сказал о том, как надобно ее строить, – а после сообщил мне, что отдал меня внаем Питеру Таннеру, для работы под началом плотника по имени Майерс. Это объявление было воспринято мною с благодарностью и удовлетворением, поскольку мне казалось желанным любое место, которое избавило бы меня от его ненавистного присутствия.
Питер Таннер, как читатель уже знает, жил на противоположном берегу и был братом госпожи Форд. Он – один из самых богатых плантаторов на Байю-Бёф, и ему принадлежит огромное число рабов.
И вот я, можно сказать, с радостью отправился к Таннеру. Он слышал о моих недавних затруднениях – на самом деле, как я вскоре узнал, слух о том, как я выпорол Тайбитса, вскоре разнесся повсюду. Это дело, вкупе с моим плотогонским экспериментом, сделало меня довольно известной личностью. Не раз приходилось мне слышать, что Платт Форд, а ныне Платт Тайбитс (фамилия раба меняется с его переходом к другому хозяину) был «сущим негритянским дьяволом». Но благодаря людской молве мне предстояло получить еще более громкое имя на Байю-Бёф, как будет видно в должное время из моего рассказа.
Питер Таннер сделал все, чтобы внушить мне мысль о своей крайней суровости, хотя я видел, что он, в сущности, довольно добродушный человек.
– А, так ты и есть тот ниггер, – обратился он ко мне по моем прибытии, – ты и есть тот ниггер, который высек своего хозяина, а? Ты и есть тот ниггер, который пинает, хватает за ногу плотника Тайбитса и лупит его кнутовищем, не так ли? Хотел бы я посмотреть, как ты схватишь за ногу меня – вот уж хотел бы, право слово. Больно важная ты личность, этакий высокомерный ниггер – весь из себя выдающийся ниггер. Скажешь, нет? Я бы уж тебя выпорол – уж я бы выбил из тебя гневливость. Только попробуй схватить меня за ногу, вот только попробуй. Никаких здесь твоих шуточек, мальчик мой, попомни-ка это хорошенько. А теперь берись за работу, ты, пинающийся негодник! – так завершил свою речь Питер Таннер, не удержавшись от задорной ухмылки, довольный собственным остроумием и сарказмом.
После того как я выслушал его приветствие, меня взял под свое начало Майерс, и я работал вместе с ним около месяца к нашему обоюдному удовлетворению.
Как и Уильям Форд, его зять Таннер имел обыкновение читать Библию своим рабам по воскресным дням, но делал это в несколько ином духе. Он был впечатляющим комментатором Нового Завета. В первое же воскресенье после моего прибытия на плантацию он собрал вместе всех рабов и начал читать 12-ю главу из Евангелия от Луки. Добравшись до 47-го стиха, он многозначительно повел взглядом вокруг себя и продолжал:
– «Раб же тот, который знал волю господина своего»… – Здесь он сделал паузу, еще более многозначительно посмотрев по сторонам, нежели прежде, и продолжал: – «…который знал волю господина своего и не был готов»… – последовала еще одна пауза, – «…и не был готов, и не делал по воле его, бит будет много».
– Слышите ли вы это? – вопросил Питер с выражением. – «Бит будет много», – повторил он, медленно и отчетливо, сняв очки и готовясь делать замечания. – Тот ниггер, который не поостережется – который не повинуется господину своему – то есть его хозяину – слышите? – этот самый ниггер бит будет много. А «много» обозначает очень много – 40, 100, 150 плетей. Так гласит Писание! – И таким образом Питер продолжал пояснять эту тему довольно долго, старательно просвещая свою чернокожую аудиторию.
По завершении этих упражнений, вызвав трех своих рабов, Уорнера, Уилла и Мейджора, он крикнул мне:
– Вот, Платт, ты держал Тайбитса за ноги; погляжу я теперь, как ты удержишь этих шельмецов, пока я не вернусь с молитвенного собрания.
После этого он велел им отправляться к колодкам – это приспособление часто встретишь на плантациях в окрестностях Ред-Ривер. Колодки образованы двумя планками, нижняя из которых прочно крепится к концам двух коротких колышков, плотно вбитых в землю. В верхней ее части на равных расстояниях друг от друга вырезаны полукружия. Другая планка крепится к одному из колышков на петле, чтобы ее можно было поднимать или опускать (примерно так, как раскрывается и закрывается карманный нож). В нижней части верхней планки тоже прорезаны соответствующие полукружия, чтобы, когда колодки закрыты, образовывался ряд отверстий, достаточно широких, чтобы в них могла поместиться нога человека выше щиколотки, но недостаточно больших, чтобы он мог вытащить ступню. Другой конец верхней планки, противоположный петле, крепится к своему колышку с помощью запирающегося замка. Раба заставляют сесть на землю; когда верхняя планка поднята, его ноги чуть выше щиколоток помещаются в полукружия, а когда верхняя планка закрывается и запирается, колодки надежно и прочно держат его на месте. Очень часто вместо лодыжек так закрепляют шею. Таким образом рабов удерживают во время порки.
Уорнер, Уилл и Мейджор, судя по рассказам о них Таннера, крали арбузы и не соблюдали день субботний. Осуждая такое злонравие, Таннер почел своим долгом заковать их в колодки. Вручив мне ключ, он сам, Майерс, госпожа Таннер и дети сели в экипаж и уехали в церковь в Чейнивиль. Когда хозяева отбыли, невольники принялись умолять меня выпустить их. Мне было жаль видеть, как они сидят на раскаленной земле, ибо я помнил свои собственные страдания под жарким солнцем. Взяв с них обещание вернуться в колодки сразу, как только это потребуется, я согласился выпустить их. Благодарные за оказанное им снисхождение, а также для того, чтобы в некоторой мере отплатить мне за него, они, разумеется, не придумали ничего лучше, чем отвести меня на арбузную делянку. Незадолго до возвращения Таннера они уже снова сидели в колодках. Наконец он подъехал и, взглянув на них, сказал со смешком: