Читать интересную книгу Русская красавица. Анатомия текста - Ирина Потанина

Сэм понял, что сопротивление бесполезно и торжественно отдал одну из своих квартир под студию. Вернее, квартиру без одной комнаты, потому что квартира была коммунальная, а оставшаяся в чужой собственности комната — моя. Так и вышло, что мы с Сэмом стали соседями. Меня его общество вполне устраивало, потому что, едва встав на ноги, он переселил своих родителей куда-то в частный дом, а сам решил жить в доме, где вырос. Отремонтировал общую кухню и санузел, поменял трубы, поставил железную дверь и… передумал. Купил квартиру где-то в другом районе и торжественно отбыл в неизвестном направлении. Я тоже в этой квартире почти не появлялась — жила в маминой. Комнату я долго сдавала, потом жильцы съехали. и я полюбила приезжать сюда, отсиживаться в одиночестве. Павлик давно уже жил со мной в маминой квартире, и, когда беспричинная тоска вдруг начинала грызть меня, я тут же вспоминала о каких-то бытовых хлопотах, связанных с этой комнатой и ехала сюда, якобы, для их исполнения. В один из таких приездов я повстречала Бореньку.

Открыла своими ключами дверь, вошла, по привычке считая, что в доме никого нет, и обалдела: на кухне сидел не знакомый мне огромный тип равномерно покрытый светло-рыжими волосами. Сидел он в набедренной повязке из моего полотенца и отчего-то напоминал мне снежного человека. Недонесенный до пепельницы окурок застыл в его пальцах. С минуту, растерянно замерев, мы сверлили друг друга взглядами.

— Так значит вот ты какая… — прищурившись, произнес Снежный человек, потом вдруг спохватился, покраснел, подскочил, уронил повязку, покраснел еще больше…

— А вы, собственно, кто? — его суматоха насмешила меня и успокоила.

— Я Большой Борис. ББ — если правильно. Я тут теперь живу… А ты не вор, я надеюсь? Не хотелось бы тебя обезвреживать…

Я пододвинула табуретку к кухонным дверям и молча уселась на нее. Это надо же! Такое нежданное новшество!

— Не поверишь, это я тебя наколдовал и потребовал. — не дождавшись ответа, Боренька — отчего-то так я окрестила его, едва узнала по имени — принялся сам вести разговор. — Я загадал, что первая вошедшая в этот дом девушка будет нашей студийной музою… И тут же в замке заворочался ключ.

— Муза должна жить в студии? — с надеждой спросила я. — Это чревато моим пленением?

— Увы, нет… Не имею таких прав и полномочий…

Честно говоря, я была немного ошарашена. Не столько поведением Бореньки, сколько таким развитием сюжета. Дело в том, что по пути сюда я тоже кое-что загадала.

Было грустно и хотелось развеяться. Я даже собиралась обзвонить всех заброшенных друзей с предложением собраться. После операции мои требования к реальности существенно возросли и ее вялотекущесть сейчас меня совсем не устраивала. Хотелось праздника, сумасбродства, нереальных целей и их осуществления. У меня был выходной. Павлик сидел на своей работе и периодически позванивал предупредить, что еще немного там пробудет. Я шла убирать свою комнату и тихонько напевала актуальное:

— Все равно я ужасно скучаю, сэр, возьмите Алису с собой! — допев припев, я тяжело вздохнула и посетовала: — А сэра-то у меня сейчас и не предвидится… Тому, что есть, меня брать некуда — не на работу же? — а остальные и так в печенках сидят. — я переключилась на другую песенку: — Святая Катерина пошли мне дворянина… — и вошла в свой подъезд…

— Ты не веришь мне? — Боренька как-то обиделся. — Боишься? Не хочешь быть музой?

— Хочу. Но у меня не получится. Я не умею вдохновлять. Только творить…

И пошло-поехало. Выяснилось, что мы читаем одни и те же книги, любим европейское кино и оба не умеем варить кофе. Выяснилось, что он слышал где-то мои стихи, а я один раз была на сборном концерте, где Боренька пел пару песенок. Я не могла сейчас вспомнить каких, и он побежал за гитарой, чтоб перебрать все исполняемые обычно композиции… И вот после них уже выяснилось, что мы совершенно не представляем теперь жизни друг без друга, что встреча наша совсем не случайна, и что целоваться с усатым мужчиной занятие отнюдь не неприятное…

— Я не знаю, любим мы друг друга, или это просто сейчас так кажется, — шептал Боренька, прижимая меня к себе. — Не знаю, за что и во имя чего все это на нас обрушилось. Но я прошу тебя, не уходи сейчас. Этот вечер, вся эта мистика, этот сумасшедший настрой — может, не повторятся никогда… Ими нельзя пренебрегать.

Я улыбалась и кивала в знак согласия. В мире внезапно наступила весна и меня это радовало.

Я позвонила Павлику и первый раз в жизни подло соврала ему, сказав, что поеду навестить отца в пригород…

Много позже мы с Боренькой курили, взобравшись с ногами на подоконник. Дженис Джоплин, разрывающая мембраны колонок, говорила все за нас. Меня слегка трясло от пережитых чувств. Я знала, что подобные волнения смертельно опасны мне, но была благодарна жизни за то, что она меня ими балует…

— Ты не думай, — внезапно спустился на землю Боренька. — Это вовсе не норма для меня. Не очередное приключение… Никогда такого не было, чтобы вот только познакомились и сроднились… Я обычно дикий. Долго очень принюхиваюсь…

— Я знаю, — я действительно как-то сразу, с первого же объятия знала, кто он, и что для меня значит его появление. — У меня такое чувство, что …

Я запнулась, потому что не хватило слов. Засмеялась этой вдруг обнаружившейся, такой непривычной для меня словесной немощи. Как хорошо… Как хорошо, когда происходят такие встречи и такие чувства. Полностью взаимные, нежданные, безусловные… И, главное, случившиеся сами собой, по велению судьбы, а не подстроенные кем-то из их участников. Я была так рада, что в мире еще существуют самостоятельно случающиеся приключения, что забыла про все на свете…

Чтобы не скатиться до банальщины, пытаться выразить словами то, что ими не описуемо, мы сразу перешли на другие темы.

— Говорят, у Джоплин был подобный случай. — задумчиво произнес Боренька, — Она сидела в ресторане и в раздражении оглядывала окружающих. Она была совершенно одна — как всегда, в целом свете, всегда, за исключением тех моментов, когда выходила на сцену и разделяла себя с публикой — совершенно одна, хотя и в окружении множества любезных доброжелателей… Они видели в ней могущественную рок-звезду, преклонялись перед ее заработками (она была первой женщиной, получавшей за концерт такие сумасшедшие деньги), торчали на ее песнях, но абсолютно не знали, что она на самом деле из себя представляет. А Дженис всем доверяла. Говорила что-то смешное, вроде: «Я им верила. В смысле, я бы не стала давать им деньги, но я по крайней мере разговаривала с ними открыто…» Верила и оттого страшно страдала. Потому как люди потихоньку съедали ее. Они говорили с ней одну минуту, а через два дня журналы уже печатали — о чем, и почему Дженис хотела держать это в секрете… Так вот однажды, дойдя уже до ручки от такого окружения, ужиная в ресторане, Дженис попросила привести к ней первого встречного симпатичного парня, не объясняя, кто она такая. Она всегда хотела полной свободы, и вот теперь мечтала о свободе от самой себя. Парня привели, он тут же узнал ее и приложил руки к груди в знак признательности. Это был тогда еще молодой и никому не известный Эрик Клэптон… Так и с нами. Я загадал на первую встречную, хотел подарить студии, а вызвал — тебя. Ту, что не для всех, а для меня одного…

/Покинутая женщина/ Устанет от ожидания / И может обезуметь / В минуты одиночества / — спела нам Дженис, оправдывая свое последующее самоубийство. Говорят, она намеренно вколола себе большую дозу героина. Еще говорят, что когда-то в молодости в одном маленьком техасском городке она отдалась всем игрокам футбольной команды в честь их победы. Она носила безумные наряды, огромные шляпы, вплетала в волосы розовые перья… И кровоточила песнями.

«Выдох поколения бунтарей», — так называли сумасбродную Дженис, поющую совершенно не по правилам, противореча всем законам вокала, не голосом, поставленным и благозвучным, а чувствами… оголенными нервами…

Тема сменилась. Я сильнее прижалась к Бореньке, чтоб тоска не пролазила в сердце. Пронзительные блюзы Дженис Джоплин всегда делали меня ненормальною…

— Гребенщиков на одном концерте рассказывал, как они с писательницей Толстой пытались найти русский эквивалент английскому слову «блюз». И нашлось такое слово. «Скорбец», — называется. И, ты знаешь, мне сейчас вдруг показалось… то есть я надеюсь, что это просто моя фантазия, но все-таки страшно стало… показалось, что это — наше слово. О нас. Понимаешь?

И это тоже оказалось близко, и это тоже оказалось общим ощущением. И мы, как герои мультфильма про котенка Гава, предлагали друг другу «бояться вместе»…

— Ты куда улетела, Сонычко? — Боренька несколько раз провел ладонью перед моими глазами. — Расстеклите взгляд, девушка. О чем истерика? Ты обиделась, что ль? Повторяю, не нужен мне никто, кроме Сэмушки, да и не возьмет меня никто другой, с моими-то сумашедшими идеями. А Сэм их понимает. Они ему родные, потому что почти что вместе когда-то делались… Вот если с ним окончательно не срастется, тогда будем искать кого-нибудь постороннего.