его и без того слабые, старческие силы.
Однажды сторож, принеся в камеру обед, увидел, что узник уже не в силах подняться со своего убогого ложа.
— Бедняга! — прошептал про себя старый солдат, смахивая слезу, выкатившуюся из глаз. — Попробую упросить коменданта перевести его хоть в больницу.
Движимый состраданием, добрый старик не замедлил исполнить своё намерение. Немец-комендант, хотя и не без ворчания, но согласился, и четверо дюжих служителей перенесли ослабевшего арестанта в больничный покой.
Мрачная тюремная больница показалась Михаилу Васильевичу раем в сравнении с его душным, темным казематом. Здесь, по крайней мере, он мог иногда подышать свежим воздухом, так как больным позволялось прогуливаться по двору крепости. Здесь он был не один, а среди других людей, с которыми можно было обменяться мыслями…
Из всех своих товарищей по несчастью старый профессор особенно сошелся с одним. Джуро Бегович, — так звали арестанта, — был из числа тех босняков, которые с оружием в руках защищали свою родину от австрийского нашествия. Израненный в схватке с врагом, он был захвачен в плен и только по счастливой случайности избежал расстрела. Однако от этого лучше пленнику не стало: вместо скорой смерти, он был осужден вечно томится в неволе. Свободный горец не мог перенести цепей и медленно чах в каземате Петервардейна. Когда старый учёный познакомился с ним, — это был уже ходячий скелет. Только в черных, полных неукротимого огня, глазах еще виднелась жизнь. Но то были последние вспышки потухавшей лампады: могила, видимо, ждала свою жертву.
Смотря на несчастного, Михаил Васильевич позабыл о своём собственном горе и всеми силами старался утешить больного. Он рассказывал ему о своей родине, великой России, о могуществе Белого Царя, о сочувствии, какое питает русский народ к своим младшим братьям, славянам — и эти рассказы, подобно целебному бальзаму, успокаивали скорбное сердце патриота, и он мечтал, вместе со своим русским другом, о лучших днях для сербского народа.
Старый сторож часто навещал своего узника и нередко прислушивался к этим беседам. Сдерживаемый долгом службы, он сам не говорил ни слова, но нередко при рассказах о былой силе славянства, его глаза загорались воодушевлением и гордостью. К Михаилу Васильевичу он стал относиться с братской нежностью и всякий раз, как посещал его в больнице, приносил старому ученому какое-нибудь простое лакомство, — при больничной овсянке для нашего героя это было весьма кстати.
Однажды утром, когда все больные еще спали, инвалид на цыпочках вошел и палату и, разбудив Михаила Васильевича, с таинственным видом сунул ему в руки небольшой белый хлебец, затем поспешно удалился, но говоря ни слова.
Изумленный загадочным поведением старика, больной с недоумением вертел хлеб в руках, — это была обыкновенная небольшая булка, с виду не представлявшая ничего особенного…
Наконец, старый профессор решил позавтракать ею, но каково-же было его изумление, когда, разломив булку, он нашёл посредине ее сложенную вчетверо записку.
Дрожащими руками он развернул бумажку и прочел на ней следующее:
"Спешим к вам на помощь. 5 августа будем в Петервардейне. Прилетим по воздуху. Г. Фламмарион".
Пробежав эти строки, Михаил Васильевич вынужден был собрать всю силу воли, чтобы удержаться от радостного крика.
К нему спешат на помощь! Он будет спасён! Он снова будет свободен! Поистине, невероятно! Старый ученый, не веря глазам, несколько раз перечитывал записку… Но нет — в ней очень разборчиво было написано, что именно 5 августа будет днем избавления… и подписано очень чётко: "Фламмарион".
Ах, добрый, великодушный спаситель!.. Как рад был в эту минуту отец Леночки, что его дочь полюбила такого человека, как граф…
Однако хладнокровие мало по малу возвратилось к Михаилу Васильевичу… Больные уже начали просыпаться, необходимо было скорее уничтожить записку… Недолго думая, старый ученый сунул ее назад в булку и стал с аппетитом кушать последнюю, как ни в чем не бывало…
С этого утра узник почувствовал себя словно помолодевшим и с нетерпением стал ждать назначенного срока. Здоровье его быстро поправлялось, так что профессор решился притворяться пред доктором, чтобы тот не выписал его из больницы ранее 5 августа обратно в каземат.
Напротив, его несчастный сосед шел быстрыми шагами к могиле. Жизнь угасала в больном Джуро с каждым днем. Прикованный к постели, от слабости он не мог даже говорить и лишь полными признательности взглядами благодарил Михаила Васильевича за его нежные попечения.
В ночь на первое августа спавший крепким сном отец Леночки вдруг почувствовал, что чья-то холодная рука судорожно сжала его плечо. Приподнявшись, он увидел при мерцающем свете ночника, что бледный как смерть, босняк стоит у его кровати. Быстро вскочив и думая, что несчастный находится в бреду, Михаил Васильевич хотел уложить его в постель, как едва слышный хриплый шёпот достиг его слуха:
— Брат!.. друг!.. умираю!..
Полный сострадания, старый ученый хотел успокоить несчастного, но тот остановил его слабым движением руки.
— Наклони свое ухо!.. — прошептал он. — Там… на родине… в Динарах…около Невесинья… Чрвлена-гора… на вершине… под камнями… золото… много золота… возьми его… Прощай!..
Тут умирающий замолк. Затем, попытавшись сделать холодеющей рукой крестное знамение, он произнес.
— Да живiо велика Руссiя! Да живiо српски народ! — и с этими словами мертвым упал на постель.
Михаил Васильевич без сна провел всю ночь около мертвеца. Наутро пришедшие больничные служители вынесли из палаты бездыханное тело покойника.
Наконец настал желанный день свободы, наступило 5 августа. Рано утром поднялся Михаил Васильевич с постели и с нетерпением стал ожидать того времени, когда больных выведут гулять… Два часа до завтрака показались ему целыми днями.
Но вот прозвенел звонок, приглашая больных на завтрак. По окончании его, узники построились попарно и, в сопровождении надзирателя и нескольких сторожей, вышли на широкий двор — плацдарм цитадели.
Сюда позволялось в определённые часы приходить окрестным поселянам, после тщательного обыска, — для продажи заключённым и сторожам деревенских продуктов. Толпа поселян, мужчин и женщин, стояла и в этот день на дворе крепости. В тот момент, когда заключённые приблизились к ней, из числа женщин выделилась молодая девушка в праздничном костюме венгерской крестьянки. Всматриваясь в толпу узников, она искала кого-то глазами…
Рассеянный взгляд старого ученого упал на молодую поселянку.
— Леночка! — вскричал он, не веря своим глазам.
— Папа, дорогой папа? — Отозвалась девушка и кинулась в объятия отца…
Все с любопытством смотрели на эту сцену, пока надзиратель не положил ей конец.
— № 72! — грубо крикнул он, подходя. — Это твоя дочь!
Михаил Васильевич утвердительно кивнул головою.
— А, вот