Читать интересную книгу Формула смерти - Андрей Воронин

– Я вас настроил на лирический лад. Генерал ФСБ – тоже профессия не из лучших. В цвете нации вы видите не только ученых, артистов, писателей, но и профессиональных шпионов, террористов и диверсантов.

– Глеб, всегда лучше знать правду, чем обманываться в людях.

Федор Филиппович наставил ворот плаща и торопливо спустился с лестницы.

Шофер терпеливо дожидался генерала в переулке.

– Василий, ты презерватив с собой возишь? – спросил Потапчук, устраиваясь на переднем сиденье.

Шофер несколько испуганно глянул на генерала:

– Разве я обязан? В инструкции на этот счет ничего не сказано.

– Я просто так интересуюсь.

Василий запустил руку в карман, извлек блестящий квадратик из пластиковой фольги, под ней проступало резиновое колечко.

– Зачем он тебе?

– Мало ли что может случиться? Настоящий мужчина должен быть готов к любому повороту событий.

– Можешь его выкинуть.

– Почему?

И Потапчук объяснил, скорее себе, чем шоферу:

– Ты спокойно пойдешь под пули в бронежилете?

– Бронежилет – это скорее психологическая защита, – заученно ответил шофер, – профессионалы целятся в голову.

– Ну так вот, то же самое и с презервативом. Поехали.

Шофер Василий растерянно опустил презерватив в карман и тронул машину с места. Иногда генерал поражал его странными вопросами. Чем именно занимается сейчас Федор Филиппович, шофер не мог знать, а вырванные из контекста дела вопросы казались более чем странными.

* * *

Двенадцатилетний Андрей Малышев крепко спал, обхватив подушку руками. Иногда во сне он вскрикивал и дергался. Дверь в его комнату открылась с грохотом. Мальчишка вскочил, натянул одеяло по самые глаза. В двери стоял отец, его кулаки были сжаты. Мужчина вращал глазами и морщился, словно от яркого света, хотя шторы в комнате мальчика были задернуты.

– Ну что, гаденыш, проснулся? – прохрипел отец, облизывая растрескавшиеся пересохшие губы.

– Что тебе надо? – прошептал мальчик.

– Не притворяйся, будто не понял.

– У меня нет денег.

– Нет, говоришь? А если я тебя, гаденыш, взгрею как следует?

– У меня нет денег.

– Это ты маме расскажешь, а мне голову не компостируй.

Мальчишка скривился и вот-вот готов был разреветься. Папаша сменил тон на ласковый.

– Дай на бутылку. Много не прошу. Андрей прижался спиной к холодной стене. Деньги у него были, но отдавать их отцу он не собирался. Всю ночь отец скандалил, бил мать, угомонился лишь после того, как в дверь позвонили соседи и сказали, что если Петрович не утихомирится, то они вызовут милицию. В кутузку Петрович не хотел, ментов ненавидел люто, знал, что, если попадет в их лапы, мало ему не покажется. Уже чисто для порядка, не надеясь добыть у супруги деньги, он еще раз заехал ей «по роже», допил припрятанную водку и уснул. Рано утром жена ушла на работу, отец остался в квартире с сыном. И вот теперь, когда мужика мучила похмельная жажда, ему срочно потребовались деньги на поправку здоровья. Свои деньги он пропил еще в начале недели, деньги жены были при ней, но кое-что могло оказаться у сына. Вот к нему отец и заглянул.

– Так ты дашь денег, сучонок?

– У меня их нет.

Мужчина подошел к стулу, на котором была сложена одежда сына, и принялся рыться в карманах: жвачка, проездной, ключи. Из заднего кармана джинсов выпал блестящий пакетик. Мужчина нагнулся, поднял.

– Что это? – показывая сыну презерватив, грозно поинтересовался Петрович. Парнишка втянул голову в плечи и зажмурился. – Я у тебя спрашиваю, что это? – вертя перед лицом мальчика презервативом, кричал Петрович.

– Я не знаю! Это не мое!

– Ты хочешь сказать, это мое? – Петрович уже выходил из себя, повод для справедливого гнева нашелся сам собою. – Так ты скажешь, что это такое или нет? – мужчина схватил одеяло и стащил с мальчика. Тот дрожал, прижимаясь к стене, прикрываясь подушкой. – Так ты, значит, не знаешь, что это такое?

– Не знаю, папа, – воскликнул мальчик, закрывая лицо руками.

– Так я тебе скажу, сучонок, что это. Это – гандон. Ты слышишь, что я тебе говорю, – гандон. Я сейчас заставлю тебя его сожрать.

– Это не мое! – слабым голосом произнес мальчик.

– Не твое, говоришь?

– Может быть, в школе мне сунули его в карман, – робким голосом оправдывался мальчик, но понял, что подобные аргументы на отца не действуют. И тогда он сделал следующий ход:

– Да, я вспомнил, мне в киоске на сдачу дали. Я покупал жвачку, а у них не нашлось сдачи, и они мне дали вот эту штуку.

– Вот эту? В каком киоске?

– Возле школы.

Петрович схватил сына за волосы и стащил с кровати. Мальчишка закричал, и крик подстегнул Петровича к действиям. Он принялся бить сына по лицу. Он держал его за волосы и наотмашь хлестал тяжелой ладонью.

– Я тебе покажу, сучий потрох! Носишь презервативы! Вместо того чтобы учиться, чтобы уроки делать, ты уже по девкам бегаешь? Ах ты, гаденыш!

В гневе Петрович был страшен. Грязные волосы взъерошились, торчали во все стороны, небритое лицо искажала гримаса ненависти к сыну. Он дышал на мальчишку зловонным перегаром, хлестал по лицу, крутил ему уши. Ребенок плакал.

– Я тебе дам денег, – воскликнул мальчик, чтоб хоть как-то остановить гнев отца, уже готового на все.

– Денег ты мне дашь, сучонок, откупиться хочешь? Я тебе покажу! Я еще в школу приду, разберусь, как ты там учишься. Где дневник? А ну, показывай! – подбежав к ранцу, Петрович вытряхнул содержимое на пол. Книжки, авторучка, карандаши, тетрадки – все упало к его ногам. – Дневник где, гаденыш?

– В школе забыл.

– В школе, значит, забыл? Гандон в карман положить не забыл, а дневник забываешь, – мужчина оттолкнул сына, тот упал на тахту. Петрович поднял тетрадку. – Одни двойки.

В тетрадке двоек не было, но Петрович уже не смотрел на страницы, он вопил, сверкал глазами, тряс кулаками перед лицом сына.

– Я тебя сам убью! Я тебя породил, я тебя и изничтожу, подлый гаденыш!

Из тетрадки выпало десять долларов. Петрович увидел деньги и тут же замер, словно его ударило током. Он на несколько мгновений окаменел, не веря в удачу: прямо у его босых ног лежала зеленая купюра. Петрович уставился на банкноту. Дрожащими пальцами поднял десятку, поднес к глазам.

– А это что такое? Это тебе тоже, гаденыш, на сдачу дали или как это понимать?

– Это.., это.., это… – мальчик не находился, что ответить, – это не мои деньги…

– Не твои? Хорошо, что не твои, теперь это мои деньги, – Петрович зажал банкноту в кулаке, подошел к сыну, дал ему подзатыльник свободной левой рукой, грязно выругался, вспомнил и мать, и бабушку, а также всю родню по женской линии со стороны жены. – Не его деньги… Это хорошо, что не твои.

Андрей услышал, как хлопнула входная дверь.

Он с облегчением вздохнул. У него, естественно, еще были деньги, о злосчастной десятке на мелкие расходы, положенной в тетрадь, он уже и сам забыл. Основные деньги хранились под книжной полкой, спрятанные в дырявом носке. Он стоял в ванной комнате, рассматривал в зеркале рассеченную губу, красные уши, к ним больно было притронуться. Умылся холодной водой.

– Козел, – сказал он, думая об отце, – урод конченый! Попросил бы как человек, я бы дал, и даже не на одну бутылку.

Мальчик вернулся в свою комнату, встал на четвереньки, сунул узкую ладонь под книжную полку, пошарил и вытащил носок. В носке лежали четыреста восемьдесят два доллара. Это были остатки денег, заработанных им от разных дядь за лето. Большую часть мальчик потратил на свои детские удовольствия, но и в остатке сумма оказалась довольно приличной, можно месяц ни о чем не думать.

– Надо уходить, пока он не вернулся. Андрей знал, сейчас отец купит бутылку водки, три пива, выпьет и станет совсем другим человеком – добрым. Отец всегда, когда выпивал, становился ласковым, его злость таяла в водке, как лед в кипятке. Злость растворялась, исчезала, отец начинал вспоминать, как он служил на флоте матросом минного тральщика. Он рассказывал о своих товарищах, иногда вспоминал детство. Отец мог долго лежать с зажженной папироской, смотреть в потолок и мечтательно по пять-десять раз повторять одну и ту же фразу:

– Я все знаю, меня никто не обманет. Я все видел. Я бывал в таких переделках, что не дай бог кому-нибудь еще в них побывать.

Папироса гасла, и отец засыпал с приоткрытым ртом. Мальчик тогда подходил к нему, выдергивал окурок. Петрович пил запойно, здоровье пока позволяло. Он мог пить по три недели кряду, с утра до вечера, а если просыпался, то и ночью. А потом месяц или два не пил вообще, тогда он почти не разговаривал с домашними. Лишь изредка, когда ему кто-нибудь напоминал о том, что пора подумать о работе, Петрович ругался матом и кричал:

– Заткнитесь, уроды чертовы! Я еще устроюсь на работу, я еще выведу их на чистую воду! Начальнички – мерзавцы и сволочи, по ним тюрьма плачет. Они все на меня хотели свалить, будто я, водитель, виноват.