Поленова стояла очаровательная церковь Самсона-на-огородах, семнадцатый век, между прочим. Разрушена в двадцатые годы прошлого века в процессе борьбы с религиозной пропагандой. А штукарь, который делал эту фальшивку, не проверил и написал на этом месте сарай.
– Фальшивка? – горестно вздохнул гость Ромуальдыча.
– Однозначно!
– Но как же характерный сюжет… и поленовский мазок…
– Умельцы все это запросто подделывают.
– Но холст старый…
– И холст состарить ничего не стоит.
– А как же Аристархов?
– А Аристархов, батенька, на ставке у того самого антиквара! И не у него одного…
– Неужели? Ведь он такой культурный, интеллигентный человек! У него такие хорошие глаза!
– Самые хорошие глаза, батенька, у махровых жуликов! Им без этого никак нельзя!
Они еще о чем-то говорили, но я больше не прислушивалась, тем более что дальше пошли какие-то специальные термины.
А мне вдруг невыносимо захотелось напоследок еще раз почувствовать удивительный аромат старинной лампы… ведь я оставлю ее здесь и долго ее не увижу…
Я покосилась на дверь, нашла коробок спичек и зажгла лампу.
Снова оранжевый язычок затрепетал на носике лампы, снова по стенам побежали волшебные тени…
На этот раз это были танцующие фигуры…
Как накануне, комната наполнилась странным экзотическим ароматом, от которого у меня закружилась голова…
И я была уже не в подвальной комнате старинного особняка, а в большом, ярко освещенном концертном зале. Вокруг были нарядные, оживленные люди, на сцене играла музыкальная группа – два гитариста, ударник, клавишник и контрабасист.
Все они были явно не первой молодости.
И музыка тоже была не первой молодости – она была популярна лет двадцать назад, а то и больше.
В центре стоял человек средних лет с густой черной бородой. Красивым, неожиданно высоким голосом он пел:
– Облака на закате, облака на закате,
Куда вы плывете, в какие края…
Облака на закате, облака на закате,
Когда-нибудь с вами отправлюсь и я…
Да, песня, конечно, так себе, но голос у певца был красивый, и исполнение душевное, старался, в общем, человек.
И тут я увидела, что на лучших местах, в третьем ряду партера, сидит тетя Оля рядом с мужчиной лет шестидесяти.
Мужчина был очень худой, лицо его было какое-то изможденное, как будто после тяжелой болезни, единственное, что его красило, – хорошие, густые седые волосы. Но тетя Оля смотрела на него сияющими глазами и взволнованно дышала, из чего я сделала вывод, что это – тот самый Герман, о котором я столько слышала от мамы: какой он был замечательный, когда они учились в институте, и как они все были в него влюблены.
Тут я как бы приблизилась к сладкой парочке и услышала их приглушенные голоса.
– Надо же, – говорил Герман растроганным, взволнованным голосом. – В юности это была моя любимая песня… под эту песню мы с тобой танцевали, ты помнишь?
– Конечно, Герочка! – восторженно прощебетала Ольга. – Неужели ты думал, что я могла это забыть?
– Спасибо тебе большое, что ты привела меня на этот концерт! А то я совсем раскис, замкнулся в себе… а тут вышел в люди, вспомнил молодость…
– Я так рада! – тетя Оля нежно гладила Германа по руке, заглядывала в его глаза.
Мне аж противно стало. Ну это же надо, сами пенсионеры, а ведут себя как влюбленные подростки! Любви все возрасты покорны, сказал наш сосед Митька шести с половиной лет, сообщая бабушке, что хочет жениться на девочке, с которой сидит за одной партой.
Мы хохотали тогда всем подъездом, так то дети, а эти двое… В общем, мне стало противно.
И не только мне – какая-то женщина из четвертого ряда шикнула на них:
– Нельзя ли потише? Я вообще-то сюда пришла музыку слушать, а не ваше воркование! Если вам хочется любезничать, это можно делать дома, не обязательно идти на концерт!
– Завидуй молча! – огрызнулась Ольга и снова принялась гладить своего спутника по руке…
Тут видение начало бледнеть и вскоре совсем растаяло.
Я снова была в гостях у Ромуальдыча, в подвале старого особняка на Петроградской стороне.
И почти сразу сам Ромуальдыч вошел ко мне.
– Извини, что заставил тебя ждать, – проговорил он смущенно, – старый знакомый зашел проконсультироваться. А что ты в темноте сидишь? Сумерничаешь?
Он включил свет и принюхался:
– Никак ты зажигала свою лампу? А что, при ее свете сидеть гораздо романтичнее. Ну так что, ты не передумала? По-прежнему хочешь оставить ее у меня?
– Нет, не передумала.
Ромуальдыч кивнул.
Я думала, что он откроет сундук, где хранилась его коллекция диковин, но он обошел сундук и направился прямиком к старинному платяному шкафу.
Открыв этот шкаф, он отодвинул в сторону висящую на плечиках одежду, освободив доступ к задней стенке шкафа.
Затем он потянул за какую-то неприметную задвижку, и часть этой стенки отодвинулась в сторону. За ней оказалась дверца сейфа с двумя круглыми вращающимися ручками.
Ромуальдыч повернул эти ручки, видимо выставив на них код.
Внутри дверцы что-то щелкнуло, и сейф открылся.
– Здесь я храню самые ценные экземпляры своей коллекции! – пояснил он.
Я из любопытства заглянула в сейф и увидела там две очень красивые шкатулки, какой-то флакон необычной формы и хрустальный шар. И туда же старик положил мою лампу.
– Как только понадобится – сразу тебе ее отдам, – сказал он и посмотрел на меня очень внимательно, – а за сохранность ее не волнуйся, никто не тронет.
– Спасибо вам, а теперь я пойду! – Неожиданно мне захотелось оказаться как можно дальше от лампы. Не потому, что мне она не нравилась, напротив, для того, чтобы увести похитителей лампы подальше от этого места, как птица уводит хищников от своего гнезда.
Утром барон Ги де Кортине нашел Конрада Монферратского.
Вождь крестоносцев приветствовал его, сказал, что собирается с отрядом доблестных рыцарей на подмогу графу Боэцию Пармскому, который осажден сарацинами в замке в нескольких часах пути от Константинополя, и предложил барону де Кортине присоединиться к этому отряду.
Вскоре доблестные рыцари, цвет крестоносного воинства, выехали из ворот Константинополя.
Они ехали почти весь день, и солнце уже клонилось к закату, когда впереди показались башни осажденного замка. На равнине перед замком гарцевал отряд мусульманских конников, в стороне медленно выступали боевые верблюды со своими всадниками.
Увидев приближающихся крестоносцев, сарацины построились в боевой порядок и с гортанным боевым кличем бросились навстречу христианским воинам.
Рыцари поставили копья в крепления на стремени и послали коней в атаку.
Закованные в железо непобедимые всадники неслись вперед неостановимой лавиной. Казалось, ничто не может противостоять их напору…
Но