Читать интересную книгу О духовной жизни современной Америки - Кнут Гамсун

«Первый из этих главных элементов не поддается систематизации — это чистая наука; второму присуще стремление к высшей пользе, к употреблению ради нее всех средств, речь идет о воплощении божественного промысла».

Вслед за этой дефиницией, излишне хитроумной, на мой взгляд, Эмерсон выдает одно из своих лаконичных, четких изречений, которое сразу же открывает читателю, сколь унитарен его образ мыслей, как прочно он увяз в чем-то среднем между мыслью и верой:

«Всякий мыслитель по своему темпераменту и привычкам подчинен либо одному, либо другому властителю наших душ. Вера влечет его к единству, рассудок или органы чувств — к многообразию. Слишком быстрый переход к принципу единства или же чрезмерный культ многообразия — вот две опасности, угрожающие философии».

Вот так человек этот висит, барахтаясь между небом и землей, но при этом чувствует себя отлично, настолько, что вопит: «Кто не барахтается между небом и землей, тот под угрозой!» Попробуйте-ка последовать его примеру!

И еще раз — что же такое эта философия Эмерсона? Философия Эмерсона — это Платон.

Платон для него — самый выдающийся мыслитель из всех, кого знала история. «Платон — это философия, философия — это Платон». «Не будь самим собой, а будь последователем Платона». «Великая слава Платона покоится не на каком-нибудь силлогизме или же на виртуозной системе доказательств, типа сократовской, даже не на каком-нибудь догмате, например о бессмертии души. Платон не просто опытный наставник, геометр или же проповедник оригинального учения — он олицетворяет собой высшее счастье познания и власти духа. Он подвел все факты к их логическому знаменателю и из каждого факта извлек зерно истины, охватывающее весь сущий мир. Повсюду следует он нескончаемыми путями, опоясывающими Вселенную».

В числе «фактов», которые Платон подвел к их логическому знаменателю, Эмерсон называет его учение о бессмертии души и провозглашает: «Что от Бога к нам пришло, то от нас возвратится к Богу». Эмерсон возлюбил Платона за его великую потребность в Боге. «Душа — это свободный, оторванный от природы элемент божественного в человеке. Тело не может научить человека мудрости, только Богу доступно это».

Эмерсон восхищен Платоном: ведь тот еще в древности понял, что «поэзия, пророчества и важные видения проистекают от мудрости, человеку неподвластной». Наконец, Эмерсон преклоняется перед Платоном в силу той же причины, по которой любит его и восхищается им: Платон самый ревностный приверженец Бога. «Платон стоит между истиной и мыслью всякого человека. Он проник в такие миры, какие недоступны смертным: он видел муку души, он слышал приговор высшего судии… Предельная современность и формы, и духа его писаний потрясла меня. Вот где прообраз той Европы, которая столь хорошо нам знакома, с ее долгой историей — историей ее искусства и историей ее войн, — все вехи этой истории априори присутствуют в мыслях Платона, до него никто не держал таких мыслей в уме. История Европы впоследствии раскололась на сотни историй, но ничего нового к платоновской истории Европы это уже не добавило. Платон воплотил в себе Европу, философию и чуть ли не литературу тоже… У Платона можно почерпнуть доказательства в пользу обеих сторон любой крупной проблемы».

Давайте слегка вдумаемся в эти высказывания: в них опять-таки проявился удивительный дар Эмерсона рассыпать хлесткие фразы. Гипербола насчет Платона, который будто бы воплотил в себе и Европу, и самое философию и литературу, совершенно несущественна и внимания не заслуживает — это типично американская гипербола, ценная лишь как образчик добротного американского стиля. Зато целесообразно исследовать все эти фразы с точки зрения их логического содержания.

Эмерсон восхищается Платоном как непогрешимым мыслителем. Даже Европе и той пришлось исполнить его пророчества, не отклоняясь от них ни на шаг, «ничего нового» не смея к ним добавить. Коль скоро Платон «стоит между истиной и мыслью всякого человека», то всякий человек на пути к истине вынужден, стало быть, пройти то ли мимо Платона, то ли через него. И вот человек приходит к Платону, олицетворяющему собой истину, но тот, оказывается, предъявляет ему «доказательства в пользу обеих сторон всякой проблемы», то есть доказательства как «за», так и «против»! Хотя Платон, видимо, умел рассуждать, все же его рассуждения «не образец мастерства», подобного сократовскому. И тем не менее Платон куда более велик, чем Сократ и любые другие «геометры», и он попросту «олицетворяет собой высшее счастье познания и власти духа».

Дальше. В своем очерке о Шекспире Эмерсон совершенно справедливо констатирует, что всякая оригинальность относительна и всякий мыслитель неизменно оглядывается на прошлое. Эмерсон заявляет: «Великих людей легче узнавать по их почерку и размаху, нежели по их оригинальности». И еще: «Нетрудно убедиться, что лучшее из написанного или совершенного в этом мире гениями никак не дело рук одного-единственного человека, а плод усилий тысяч и тысяч людей». И в подкрепление сказанного он ссылается на пример создания Библии. В то же время в очерке о Платоне, напечатанном в той же книге и представляющем одну из семи лекций Эмерсона, из которых состоит его главный труд, он утверждает прямо противоположное: «Платон есть философия, философия есть Платон», «Он проник в миры, недоступные смертным». И еще: у Платона мы находим «прообраз той Европы, которая столь хорошо нам знакома, с ее долгой историей — историей ее искусства и историей ее войн, — все вехи этой истории априори присутствуют в мыслях Платона, до него никто не держал таких мыслей в уме».

Между первыми и последними утверждениями пролегли не долгие годы, и даже не дни, и не сдвиги в философских взглядах автора: во времени они отделены друг от друга тремя неделями, а в пространстве — девяноста пятью страницами.

Самым убедительным образом показав, каким оригинальным мыслителем был Платон, проникший в иные миры и в своих мыслях предваривший судьбу целой части света, наметивший вехи, каких никто до него не намечал, Эмерсон вновь делает поворот кругом, тем самым обрекая несчастного читателя на новые муки. Дело в том, что, в сущности, Эмерсон не очень-то четко представляет себе, чем же, собственно говоря, был так оригинален Платон. Его писания с тем же успехом могли бы принадлежать другому, хотя, конечно, до него никто такого в мыслях не держал, никогда, а все же мог быть кто-то и до него! Эмерсон решительно утверждает: «Когда мы славим Платона, то кажется, будто мы славим цитаты из Солона, Софрона, Филолая». И добавляет: «Пусть так. Всякая книга есть цитата, всякий дом — цитата из сонма лесов, руд и каменоломен, и всякий человек — цитата из сонмища своих предков».

Стало быть, в конечном счете, мы приходим к такой вот картине: цитата Платон сидел в процитированном доме и цитировал цитаты из цитат, зовущихся Солон, Софрон, Филолай, чтобы затем из этого сотворить такую цитату, к которой до него никто не имел никакого отношения.

Вспомним недавние слова самого Эмерсона: «Нетрудно убедиться, что лучшее из написанного… плод усилий тысяч и тысяч людей». Но ведь, с другой стороны, писания Платона вроде бы выдают в нем автора, который «проник в миры, недоступные смертным». Стало быть, если Платон не сам создавал свои писания, тогда, спрашивается, сколько же примерно смертных оставалось на земле в тот раз, когда тысячи платоновских тружеников проникали в иные миры? Во всяком случае, в Греции во времена Платона смертные, должно быть, встречались редко. Один лишь Сократ, бедняга, этот «невежественный уличный спорщик», довольствовался своим смертным жребием.

Вероятно, Эмерсон прочитал Платона не без пользы для себя. Он обнаружил у него и присвоил себе эти самые «две стороны» всякой проблемы. И это, стало быть, дало ему возможность изрекать самые «двусторонние» истины, какие когда-либо высказывал мыслитель в какой бы то ни было стране. Тот же самый человек, который в одном из очерков восторгается этой «двусторонностью» Платона, в другом очерке столь же восторженно заявляет: «Я люблю факты. Фактически существующая муха ценнее предполагаемого ангела». И в том и в другом случае автор сделал одинаково удачные заявления.

Так что же такое, в конечном счете, эта философия Эмерсона? В конечном счете, философия Эмерсона именно такова, какой я ее только что показал, и все тут. Это философия, занимающая добрых полтораста страниц, и в Англии ее можно купить — при этом в переплете — за шиллинг. Это философия, повествующая «о представителях человечества». Шекспир представляет в ней поэтов, Монтень — скептиков, Наполеон — деятелей мирового масштаба, Гёте — писателей, Сведенборг — мистицизм и Платон — философию. Все поименованные были великими людьми, потому что у них многому можно поучиться. Эмерсоновская война вокруг философии Платона подвела его к определенному выводу, который, несмотря на всю противоречивость суждений Эмерсона, не вызывает сомнений у читателя, — это вывод о «фундаментальном единстве: один Бог и одна бессмертная душа».