насос, наполняя маску эфиром. Дивилась: газ бесцветный, пахнет приятно, а от него спать хочется и не чувствуешь ничего, потому что из дыхания Гаддаш получен и, когда спишь, будто в ее мягкие объятия падаешь. Так Хорс рассказывал.
— Иглы готовьте, — велел тем временем лекарь. — Антибиотик внутривенно.
Беса бросилась исполнять. Знала уже, что готовят зелье из обычной зеленой плесени. Добавлял ее в специально подготовленную питательную среду, разливал по бутылочкам и давал настояться, после чего отжимал жидкость и так получал то, что называл странным словом «пенициллин». Ведала Беса, другие лекари лягушачьей слизью да тиной болящих мазали, а тут — Гаддашева наука.
— Уснула? — спросил Хорс. Держал руки на весу, от них резко пахло брагой — обрабатывал кожу, чтобы не занести грязь. Беса дивилась, в Поворове повитухи только водой споласкивались, вот бы подивились.
— Спит, — уверила Беса, умело замерив частоту дыхания и сердечных сокращений у роженицы. — Не разродится, барин! Может, не мучить? На все воля Мехры!
— Молчите! — прикрикнул Хорс. — Тут воля моя будет.
Беса разинула рот, но смолчала. Крут лекарь, боги не указ — делать будет, что считает надобным, и не Бесе его отговаривать. Хотела посмотреть, но все-таки отвернулась, когда лекарь делал разрез от пупка. Руки ходили слаженно, умело — не резал, а рисовал. Беса только успевала подавать марлю да зажимы, у самой руки тряслись и окровавились, запах въелся в кожу.
— Держите крепче, — велел Хорс, — сейчас плод доставать будем.
Раздвинул мышцы, убрал в сторону мочевой пузырь. Беса дышала через рот, в глазах плавали разноцветные пятна. Слышала она, как при родах помирали, если ребенка не достать, но ни разу не видела, чтобы через живот вытаскивали. Помрет роженица — так на то воля богов, тем более, никто не станет плакать о распутной. А Хорс жалел их, осматривал по женской части, теперь вот — две жизни спасает.
Поняла, что слишком долго глядела в красивое лицо лекаря, зарделась. Не заметит, а все равно стыдно.
Как вскрывает плодный пузырь, все-таки глянула. Поднесла нож, чтобы перерезать пуповину, после приняла ребенка. Мальчик крупный, сморщенный, и носик пуговкой. Беса насухо вытерла его пеленкой, положила под теплый огневой шар.
— Не кричит? — глянул Хорс. Отвлекаться ему некогда, в руках — игла да нить, споро зашивал брюшную стенку. — Нужно проверить, есть ли во рту слизь.
Страшно было размыкать крохотные губы, а надо. Видя ее растерянность, Хорс передал иголку, а сам метнулся к младенцу:
— Заканчивайте шов!
Беса закусила губу — как шить? Девичьему мастерству маменька не шибко учила, но Беса одним глазом подсматривала да пробовала саваны латать, когда прорехи случались. Одно дело прорехи — другое живая плоть.
— Мутит? — послышался далекий голос Хорса. — Воды дать?
Беса тряхнула головой, задышала ртом, стараясь не думать о ране. Это просто прореха в саване, которую нужно зашить. Не велико диво, девчонки с малолетства это умеют, барин и то смог, так нешто Беса не сможет? Всего пара стежков осталось.
— Помоги, Мать Гаддаш! — стиснув зубы, вонзила иглу. В ту же минуту за спиной надрывно запищал младенец.
— Живой! — радостно вскричал Хорс. — Ну, готово?
— Готово! — выдохнула Беса, затягивая узелок.
Руки тряслись, сердце отчаянно подпрыгивало, а переводила взгляд то на роженицу, то на младенчика — и голова от счастья плыла. Вот, значит, каково жизнь дарить! Сладко, будто меда наешься, и по коже мурашки. Потому, должно быть, гаддашевы лекари всегда улыбчивы — не чета поворовским.
— Как пробудится — скажи, пусть лежит да сил набирается, ничего тяжелого не поднимает, и ко мне на осмотр, — велел Хорс, жмурясь, как налакавшийся сметаны кот. Беса послушно кивала, щекоча мальчику подбородок. Вырастет — богатырем будет. Принесет еще Матери Гаддаш хвалу во славу лекаря Якова Радиславовича.
Нянчила младенчика, пока оморочень Хват не подоспел, начал хлопотать над бабой. От гаддашева дыхания-эфира тяжко просыпалась, да это теперь не ее забота. Может, встретятся снова, если придется еще побывать в Усладном Доме, может, и нет.
— Хорошо справились, сударыня, — вывел из раздумий Хорс, стягивая перчатки и бросая на железный лоток, — не зря взял в помощницы. Устали? Вот, испейте отвара, сразу голова прояснится.
Беса с благодарностью приняла кружку из жарких лекарских рук. Холеные пальцы Хорса тронули девичье запястье, на миг задержались. Беса подняла лицо.
Ух, какой у барина обжигающий взгляд! Глаза темные, омутные, в глубине так огневые вихри и кружатся, так и затягивают, задержишь взгляд — пропадешь.
— Гляжу, умело с младенчиком управились, — заметил Хорс, аккуратно складывая фартук.
— Я матушке сызмальства подсобляла, Младку тетешкала, — Беса отпила отвара. — Горячо!
— А вы подуйте.
Беса послушалась, после полюбопытствовала:
— А у вас, Яков Радиславович, детки есть?
— Не обзавелся еще.
— Нешто и невест не было?
— Сватались, — невозмутимо ответил Хорс. — Да разве такого закоренелого холостяка, как я, исправишь? Вот, сколько себя помню, люду помогаю, а своих и не осталось никого.
— Совсем, как у меня, — Беса посмурнела, держа обеими ладонями кружку с отваром. — Страшно одной-то оставаться…
— Страшно, — эхом повторил Хорс. — Чем дальше — тем страшнее, сударыня. Оттого мне радостно, что отныне вы у меня объявились. Видно, для того нас старшие боги и познакомили. Познакомили — а имени вашего до сих пор не знаю. Все-таки расскажете, как батюшка с рождения величал, хм?
— Василисой назвали, — призналась Беса, смущенно улыбаясь и прокручивая в голове теплое «…мне радостно, что вы у меня объявились…».
— Имя-то красивое, — задумчиво сказал Хорс. — И вовсе напрасно его прячете. Ну, полегче вам теперь? Со временем к ранам привыкаешь. Вы ведь сами покойных в Навь собирали.
— То мертвые. А эти — живые.
— Жизнь богом дана, — возразил Хорс. — Каждому люду и каждой твари. По моим силам и разумению надлежит ее беречь и продлевать лета.
— Это кто дал? Сварг? — не поняла Беса.
— Пусть Сварг.
— А если Мехра призовет в Навь? Бывает ведь так.
— Не бывает, чтобы спасти нельзя было, — отрезал Хорс. — Каждый достоин спасения и жизни, сударыня, и более попрошу со мной об этом не спорить. Отдохните лучше, завтра будет новый день и новые заботы.
Беса прикусила язык. Хорошо, ни надзиратели, ни волхвы не слышат, дурные это думки, вредные, не угодные богам. Бесе бы тоже об этом не думать, а все-таки мыслишка поселилась. Отняла бы маменьку и Младку у Нави, коли такая возможность случилась бы? Знала, что отняла. Даже если против божественной воли идти пришлось.
— А все-таки, — медленно сказала она от двери, — я давно хотела вам сказать… мне тоже радостно, Яков Радиславович, что я теперь не одна, а с вами.
Зарделась и бросилась