Остыть? Да за эти годы он должен был уже инеем покрыться! А впрочем, так и случилось — мой Ромка оброс ледяной бронёй, и от улыбчивого доброго парня осталась лишь равнодушная оболочка. Вот только я не собираюсь ждать, когда ледяное сердце моего «Кая» растопит какая-нибудь предприимчивая барышня, пока печальная Герда будет посыпать голову пеплом и сидеть в окопе, надеясь, что погода изменится к лучшему.
В одном папа прав — штурм следует отложить. Однако альтернативного варианта мой заботливый родитель не предложил. Оно и понятно — он предпочёл бы не перчить свои раны, ведь когда-то эта история прошлась по всем участникам безжалостным катком, только ему пришлось гораздо тяжелее, чем мне. Что уж говорить о Ромке — он в своём праве. Даже быть неправым…
Прости, папочка, я обязательно прислушаюсь к твоему совету… Но с корректировками.
— Фу-ух! Ну, блин, Тимур Альбертович вообще шуток не понимает! — тихонечко шепчет Котя, с опаской поглядывая ему вслед. — Я чуть не родила на месте от страха, когда он на меня зыркнул.
— Не бери в голову, он на всех так смотрит, — пытаюсь успокоить подругу, бережно обхватившую своё пузико.
— Му-гу, с утра он был веселее, даже шутил со мной. И вряд ли бы он так разволновался из-за разбитой тачки. Колись, Бабайка, что натворила?
— Ты просто за помелом следи иногда, — напомнила я, хотя её поэзия меня не слишком задела.
— Ой, только не говори, что он так трепетно относится к Есенину.
— Нет, Коть, это ко мне папа относится трепетно, и не прикидывайся деревянной матрёшкой.
— Везучка ты! Ну, давай, рассказывай уже! — подруга вытаращила глаза и развесила уши, жаждая подробностей моей поездки.
***
— Ну, ты, мать, даёшь! — взвыла Котя, восторженно взирая на меня. — Не, тачку, конечно, жаль, но твоему отцу-то этот ущерб… Он его даже не заметит. Уверена, что завтра твоя Белоснежка будет ещё краше.
Мы уединились подальше от посторонних глаз и ушей на моём любимом месте, в зарослях виноградника.
— Коть, ты не поняла, я сама должна заработать на ремонт.
— Кому ты должна? Совсем дура? И где ты собралась зарабатывать? — захлёбываясь негодованием, Катюха даже вскочила с качелей и забегала мимо меня, размахивая руками. — Ну, если твоему бездушному упырю так важно, то скажи, что сама горбатилась, не покладая рук и ног. Какие проблемы? Тоже мне, диктатор! Да пошёл он, знаешь, куда?
Я поняла, что Котя ничего не поняла, но пытаться что-то объяснять и доказывать моральных сил уже не было. Мне бы подумать в тишине…
— Хотя, знаешь, — Котя задумчиво уставилась на меня. — В таком виде на трассе ты определённо имела бы успех.
— А знаешь, Стёпкина, с кляпом во рту ты тоже была бы гораздо популярнее.
— О, ну это смотря какой кляп, — хохотнула Котя, ничуть не обидевшись. — Хотите об этом поговорить?
— Извращенка, ты же мать! — я невольно заразилась Котиным весельем. — И приличные девочки об этом не говорят.
— Так ведь то приличные!.. — беззаботно отозвалась эта пузатая пошлячка. — Но мы-то с тобой…
Котя внезапно осеклась и подозрительно вытаращилась на меня:
— Баева, нет! Только не говори мне, что ты до сих пор… приличная! — и, не заметив с моей стороны попытки возразить, подруга взвыла: — О, нет! Ева, тебе девятнадцать!
Я почувствовала, как моё лицо начинает краснеть, и разозлилась.
— Ну, не сорок ведь! Да и девятнадцать мне только исполнилось…
— Вот! Я так и знала, что Тимур Альбертович со своим лозунгом «Умри, но не отдавай поцелуя без любви!» тебе всю молодость испоганит!
— Да пошла ты, Степкина! Папа говорил о другом. И если бы ты хоть немного к нему прислушивалась, то сейчас бы не почесывала беременное пузо! Или, как минимум, знала бы отца своего Пусика!
— Масика! — рявкнула Котя. — А я и знаю! Почти точно! И ни о чём не жалею, между прочим. А с твоим послушанием ты как раз и просидишь в тереме до сороковника, ожидаючи своего престарелого Ромео. Вот только тебя, Джульетту перезрелую, вялым тараном потом не возьмёшь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я уже открыла рот, собираясь припечатать Котю, как следует, но заметила, как лихорадочно блестят её глаза и как трогательно она прижимает ладошки к животику… И мне стало её так жалко!
— Да ладно, Коть, — примирительно улыбнулась я. — Может, мне и раньше повезёт.
Моя воинственная карапузиха сразу обмякла.
— Бабайка, прости! — Котя всхлипнула и бросилась меня обнимать. — Я такая дура! Конечно, тебе повезёт больше всех! Ты вообще молодец! Кремень! Я же помню — ты всегда говорила, что это будет Ромка. Так и будет! Только ты не обижайся на меня, это всё гормоны.
Я согласно кивнула, обнимая подругу, а в голове уже развернулась трагикомедия:
Ромка, поняв, наконец, к сорока годам, что жить без меня не может, взбирается по бельевой верёвке ко мне в терем. Весь в благородных сединах, с боевым тараном наперевес… А я, верная пожилая девственница, жду его в одних красных туфлях и с хлебом-солью в руках…
Жесть! Я аж головой тряхнула, прогоняя бредовое видение.
— Коть, ты мне лучше скажи, ты кому-то из предполагаемых отцов говорила об ответственности за твоего Пу… Масика?
— А как же — обоим! — Котя шмыгнула носом, а я постаралась сохранить невозмутимость на лице.
— И что эти оба?
— Эдик сказал, что типа он не при делах, но и мне тоже так кажется. А Серый… Серый меня послал. Очень далеко… И угрожал, — Котя печально согнулась, зажав ладошки между колен. — Это же я, овца, из-за него Эдика бросила.
— Вот козёл! — я рассвирепела. — А кто он, этот Серый-то?
— Вот вы где, свистушки! — окликнула нас Василиса. — А ну, бегом за стол, только вас все ждут.
Ох, как же я не люблю эти совместные трапезы! Нет, поужинать в компании папы и Василисы мне всегда приятно. Котя, опять же, своя, и её присутствие не может испортить мне аппетит. Но Львовичи… Я недовольно поморщилась и удивилась, как рванула Катюха, едва услышав слово «стол». Как из голодного края! Хотя, она ведь двоих кормит.
***
Та-да-ам!
Оказалось, что Львовичи — это цветочки. А вот могучую ягодку, возвышающуюся посреди столовой, я не видела четыре года и готова не видеть ещё двадцать раз по столько. Зато он, похоже, меня ждал…
— Кого я ви-ижу! Ла-ли-та! У-ух, да ты просто секси, детка! А кого это ты там прячешь? Ну-ка, ну-ка…
Я с недоумением оглянулась на Котю, которая так торопилась к ужину, а теперь, как сирота, жмётся за моей спиной. Она сделала несмелый шаг в сторону и, в защитном жесте прикрывая живот, тихо пролепетала:
— Привет, Серый…
19
Серый?!
Я смотрю на непривычно испуганную Котю, и меня охватывают досада и злость. Как же её угораздило? Она ведь с детства знает, какой подонок мой брат.
Брат… Сейчас это просто слово из четырёх букв, давно лишённое того самого смысла, который мы привычно вкладываем, произнося его. Мой брат — это ошибка мироздания и папина постоянная головная боль.
Сергей не всегда присутствовал в нашей жизни.
О том, что у него есть сын, папа узнал лишь, когда мальчишке исполнилось уже четырнадцать. Похоже, мать Сергея не чаяла, как побыстрее избавиться от неуправляемого подростка. Зная его, я вряд ли вправе осуждать за это женщину. А вот за то, что она спихнула своего придурка нам, я готова её прибить.
Но так было не всегда. Когда Серёжа — да-да, именно так я его и называла — появился у нас дома, мне было всего четыре года. И, конечно, я была очень рада появлению старшего брата, такого взрослого и красивого. Сейчас мне сложно думать о нём непредвзято, но Сергей действительно был привлекательным парнем.
Я до сих пор не разобралась, любит ли мой папа своего неожиданного первенца. Но тогда, только усыновив его, папа, наверное, решил реабилитироваться за то, что мальчик столько лет рос без отца. У Серёжи сразу появилось всё, о чём только мог мечтать четырнадцатилетний подросток. Только заниматься его воспитанием папе было некогда. В то время он часто и подолгу пребывал в разъездах, а с нами оставалась Вася.